Илья Витальевич Кутик (род. 1 августа 1961, Львов) — русский поэт, эссеист, переводчик поэзии с шведского, английского и польского языков. Член Шведского ПЕН-клуба и Шведского Союза Писателей. Доктор философии Стокгольмского университета. Профессор Северо-Западного университета (Чикаго).
– Давайте начнём с вашего представления. Расскажите в двух словах о себе.
– Зовут меня Илья, фамилия моя Кутик, я поэт и переводчик. Родился я в городе Львове, который на западной Украине. После этого уехал рано в Москву, поступил в Литературный институт имени Горького, который закончил. Один из основателей так называемого метареализма в русской поэзии XX века, одного из известных направлений русской поэзии конца XX века.
После этого я переехал в Швецию, в 88 году, закончил аспирантуру Стокгольмского университета, после чего получил работу в Чикаго, где в данный момент и нахожусь.
– Илья, вы знали очень многих известных советских и российских поэтов. Я думаю, очень многим людям, которые смотрят нас сейчас, будет интересовать именно это. С какими людьми вам посчастливилось пообщаться в своё время?
– Мне посчастливилось пообщаться практически со всеми знаменитостями, какие были. По разным поводам это происходило. С человеком, который привёл меня в литературу и был моим почти что “дедушкой” в этом смысле, – был Арсений Александрович Тарковский. Назвали меня в честь Ильи Эренбурга, так что, моя карьера писательская началась задолго до моего рождения. Я знал, действительно, практически всех, знаком я был и с гениями, и не с гениями, с очень талантливыми людьми, с малоталантливыми людьми. Так что, в жизни было много чего. Из тех, кого уже не застать, наверное, 80 процентов тех, которых уже невозможно ни увидеть, ни поговорить с ними. Это, уже составляет 80 процентов из тех, кого мне довелось знать в этой жизни. Близких людей остаётся меньше и меньше, они все постепенно уходят.
– Илья, кто оказал на Вас наибольшее влияние? Такой традиционный вопрос, который обычно задают литераторам.
– Трудно ответить на него сейчас. Самое большое влияние на меня оказали друзья. Мой ближайший друг, а ныне покойный – Алексей Парщиков, поэт. Все друзья, из круга так называемых метареалистов: Иван Жданов, Александр Ерёменко, – все они оказали на меня большое влияние, естественно, поскольку это был круг, с которым общался изо дня в день, и где все проблемы жизни, литературы и поэзии обсуждались ежедневно. Мы видели друг друга каждый день, в течение 15-20 лет. Что касается из людей более старшего поколения, это, конечно, – Арсений Тарковский, который на меня оказал влияние не столько как поэт. Хотя, и как поэт, без сомнения, невозможно было противиться какому– либо влиянию.
Из безусловных гениев, с которым мне посчастливилось встречаться и долгое время общаться, – это Виктор Соснора из Петербурга. С ним меня связывала многолетняя дружба и очень близкие отношения. Это, без сомнения, Иосиф Бродский, с которым я общался в последние годы его жизни довольно тесно. И, наверное, Белла Ахмадулина, которая производила впечатление абсолютного гения которым она абсолютно была. Вот эти, пожалуй, три человека, кроме Тарковского, которые произвели на меня большое впечатление в человеческой и поэтической жизни.
– Думаю, наиболее знакомая фамилия нашим читателям и радиослушателям, – это все-таки Тарковский, наверное. Поэтому давайте нашу первую встречу и, надеюсь, не последнюю, мы начнем с того, что Вы расскажете немного о своих впечатлениях об этом человеке.
– С Арсением Тарковским я познакомился в очень юном возрасте, когда мне было 16 лет. Это время моего переезда в Москву. Меня с ним свела, если так можно сказать, моя крёстная мать, Евгения Семёновна Гинзбург, знаменитая писательница, автор романа “Крутой маршрут”, запрещённого в Советском Союзе. Она меня спросила, когда мне было под 16, а я уже писал вовсю стихи, с кем бы я хотел познакомиться из ныне живущих авторов?
Я сказал, что хочу познакомиться с Тарковским, не назвав ни одну более знаменитую фамилию, поскольку Тарковский на тот день был очень известен, но в очень узком кругу.
Она позвонила Арсению и порекомендовала мои стихи. Я послал Арсению большую подборку стихотворений по почте и уехал во Львов. Из Львова опять поехал в Москву, и из телефонного разговора с родителями узнал, что пришло письмо от Арсения Тарковского с приглашением посетить его и побеседовать. Поскольку я как раз находился в Москве, сразу же позвонил Тарковскому и наведался к нему в Переделкино. Он предпочитал жить в Переделкино. Поскольку в московской квартире он бывал редко, а на даче у Голицына, в любимом моём месте пребывания, он бывал только в летние месяцы. Была зима, когда я познакомился с Арсением. Разговор был очень длинный. Как-то так случилось, что я мгновенно попал в это облако обаяния Арсения. Видимо, понравился семье. Так случилось, что с этих пор я практически там и существовал до какого-то момента в своей жизни. Я жил у них на даче, когда поступал в литинститут. Просто жил на даче вместе с Арсением и его женой Татьяной Алексеевной Озерской, знаменитой переводчицей английской и американской прозы. Общался каждый день на протяжении долгого периода времени.
У Арсения было чему поучиться не только в смысле стихов, но и в образе жизни, в отношении к людям. В этом смысле Арсений был очень тонок, где-то почти неуловим. Никогда на грани фола, трепетен и эгоистичен, но невероятно благороден всегда. У него можно было поучиться благородству в отношениях с людьми и тому, как он умел строить эти отношения, тому, как он умел влюблять в себя окружающих. Этому всему, очень многому, какому-то аристократическому благородству, у Арсения я и учился в этой жизни. Это главный урок, который я усвоил на всю жизнь от него. Но это у Арсения идёт из семьи тоже, поскольку его отец был народовольцем. Мало того, что он был народовольцем, он был ссыльным народовольцем, был в Сибири, в ссылке, где жил в одной избе на поселении с самим Пилсудским, близким другом семьи Тарковских. Поэтому, когда Арсений поехал в Варшаву (а тогда Тарковского практически никуда не выпускали, выпустили лишь в Польшу, потому что там выходила его книга стихов по-польски в переводе Ивашкевича), Арсений попросился посетить все места, связанные с Пилсудским в Польше, чем привел в недоумение компетентные органы, которые наблюдали за ним повсюду. Сославшись на то, что он друг отца по ссылке. У Пилсудского сердце похоронено в одном месте, голова – в другом месте и так далее. То есть, Арсений с дотошностью посещал все эти места в коммунистической Польше, чем вызывал восторг у поляков и недоумение у КГБ, что польского, что советского.
Культура в семье была удивительная. Отец знал большое количество иностранных языков. Мало того, он перевёл всю “Божественную комедию” Данте на русский язык. Перевод до сих пор не напечатан.
– То есть, этот перевод Лозинского, он не единственный.
– Нет, есть перевод Бориса Зайцева, прозаический перевод, знаменитого прозаика, жившего во Франции. Причем, блистательный перевод. Он ритмизированный прозаический перевод, то есть, он без рифмы. А отец Арсения переводил всё в рифму. да, всю “Божественную комедию” перевёл.
– И они где-то сохранились?
– В архиве семьи Тарковских есть наверняка. В архиве самого Арсения, как это называется? В ГИМЛи, в государственном архиве?
– В государственном архиве.
– Есть у Тарковского, я знаю, что существуют люди, которые занимаются творчеством Тарковского. Там же и существует, наверняка, перевод.
У Арсения была легенда. Люди воспринимают это либо буквально, либо фигурально. Легенда о том, что Тарковские были шамханами Дагестана. Тарковские были шамханами Дагестана, и Арсений любил говорить, что он не любит Александра Полежаева только потому, что Полежаев написал: “Был в горах – какая радость, был в Торках – какая гадость”.
Шамханы Дагестана – наместники, российские государи в Дагестане, то есть, управители всего Дагестана. Дагестанцы к Тарковскому относились соответственно, так, как будто бы он был для них по-прежнему царь. Многие относятся к этому иронически. Арсений говорил об этом довольно серьёзно. Хотя происходит он, конечно, из шляхетского рода польской семьи Тарковских. И, конечно, дагестанских корней, как таковых, у него нет.
Но то, что в XVIII веке Тарковские были шамханами Дагестана, – это правда. При царице Елизавете Петровне они стали шамханами Дагестана.
Там было очень много малороссийских корней. Знаменитый украинский писатель-драматург, можно к нему по-разному относиться, но он классик украинской литературы, – Карпенко-Карый, который был ещё знаменитым актёром, – дядя Тарковского по матери. Тарковский всегда о нём рассказывал большое количество историй с восторгом. Когда он был мальчиком, дядя всячески развлекал детей и был потрясающим актёром, по всей видимости, и замечательным человеком, к тому же. Семья была удивительная. И с детства он, конечно, получил идеальное образование.
В 17 лет Арсений стал работать в газете “Гудок”, где сошёлся со всеми знаменитыми литераторами, вроде Ильфа, Зощенко, Катаева и так далее. На первый гонорар, в 16 с половиной лет, он пошёл в ресторан “Прага”, о чём Арсений вспоминал с большим удовольствием. И потом началась его жизнь.
Что ещё было интересного в общении с Тарковским? Дело в том, что сейчас эта традиция уже не существует, раньше она существовала. Когда человек перенимал в литературе “палочку эстафеты” поэтическую. Обязательно должен был быть учитель, мэтр, от которого бы получали напутствие в литературу. Традиция утеряна в данные времена. Никто никому больше не передает “палочку эстафеты”, не вручает больше. Я получил её от Арсения, а Арсений получил её от Фёдора Кузьмича Сологуба. Когда он был мальчиком, он писал стихи в духе декадентов и послал тетрадку своих юношеских стихов: “О, матерь Ахайя, я твой лучник последний”. На что Сологуб пригласил его для беседы к себе домой, и Арсений в 16 лет, как я пришёл в 16 лет к Арсению, он пришёл в 16 лет к Сологубу. Сологуб поругал его стихи, за что-то похвалил, но, главным образом, поругал. Но что особенно удивило юного Арсения Тарковского, это то, что при расставании в сенях он кинулся подавать пальто юному Арсению. Когда Арсений стал отнекиваться и говорить: “Ну, зачем Вы, Фёдор Кузьмич, я сам могу пальто надеть”. Сологуб сказал, что “учтите, молодой человек, что я член добровольного общества подавателей пальто”. Такая вот история у Арсения с Сологубом.
Но после этого он писал стихи, вся жизнь была ужасно сложной. Не знаю, знают ли многие об этом, но Арсений был официально выбран ЦК Политбюро Советского Союза в качестве официального переводчика стихотворений Иосифа Виссарионовича Сталина. Это случилось сразу после войны, в тяжёлые времена, когда все сидели на чемоданах и ждали ареста с минуту на минуту. Жили они тогда с женой недалеко от Лубянки. Вдруг среди ночи приезжает машина и спрашивают товарища Тарковского. Ночью его сажают в эту машину вместе с маленьким чемоданчиком, который был уже готов, и везут три раза вокруг Лубянской площади. Тарковский ничего не понимал. Представьте себе, вы сидите в чёрном “воронке”, вас везут не в Лубянку, а три раза объезжают вокруг памятника, Дзержинскому впоследствии, и куда-то везут.
Арсений в машине стал анализировать, куда его везут. Ему показалось, что вроде бы везут в Кремль. Действительно, его везли в Кремль. Дальше он тоже начал понимать, что, если бы его везли арестовывать, его бы не назвали товарищем Тарковским, а назвали бы гражданином Тарковским. Поскольку, обращались, как “товарищ”, значит, везли не для ареста. Действительно, привезли его в Кремль. Сидело всё Политбюро за ночным столом, дело происходило ночью. По распоряжению товарища Сталина, все должны быть готовы трудиться в любое время дня и ночи. Все трапезы происходили по ночам. Сталина не было, но все остальные – были. Стол ломился от яств и вин. Тарковскому предложили угощаться и сказали, что сейчас с ним поговорят. Действительно, через какой-то момент один из членов Политбюро, бывший редактор газеты “Правда”, встал и обратился к нему: “Товарищ Тарковский, мы вас пригласили сюда для того, чтобы Вы могли оценить огромное доверие, которое вам окажут. Мы единогласно остановились на Вашей кандидатуре для перевода стихов Иосифа Виссарионовича Сталина с грузинского на русский. И Вам будет оказана эта огромная честь – быть переводчиком стихов товарища Сталина”.
