Окончание. Начало читайте здесь
Илья Витальевич Кутик (род. 1 Августа 1961, Львов) — русский поэт, эссеист, переводчик поэзии с шведского, английского и польского языков. Член шведского пен-клуба и шведского союза писателей. Доктор философии Стокгольмского университета. Профессор Северо-западного университета (Чикаго).
«Вам будет оказана эта огромная честь – быть переводчиком стихов товарища Сталина”.
Деваться некуда, что делать-то? В этой ситуации Тарковский пытался сказать примерно следующее: “Вы понимаете, поэтический перевод – это такая вещь, там не каждое слово можно перевести буквально, что-то пропадёт, а что-то от себя добавится”. Ему ответили: “Вы уж постарайтесь, чтобы было всё буквально”. И задали только один вопрос, есть ли в доме запирающийся ящик? Арсений ответил, что ящик есть, хотя ящика не было. После чего вынесли из другой комнаты большой портфель из крокодиловой кожи. В те времена портфелей из крокодиловой кожи в Москве не было, он впервые увидел это чудо света. Портфель, туго набитый бумагами. Когда он начал разбираться с бумагами, там были оригиналы стихотворений на грузинском, там были подстрочные переводы с грузинского на русский, там был научный перевод стихов Сталина с подробными историческими комментариями. Так и назывался “научный перевод”. И переводы Сталина, парочка стихотворений Брюсова и парочка стихотворений в переводе Пастернака. О факте этом никто до сих пор не знает, но Арсений видел это собственными глазами. То есть, Брюсов ещё успел перевести, и Пастернак успел перевести.
С Пастернаком у Арсения была своя собственная теория, почему Пастернака не арестовали. Именно потому, что он перевёл стихи Сталина. Дело в том, что Пастернаку, когда он был в Грузии, была такая знаменитая антология грузинской поэзии, классическая антология, под покровительством Чавчавадзе, где были представлены все возможные грузинские поэты. И фамилия там была указана даже не Джугашвили, не Сталин, а псевдоним, который он себе выбрал. И три или два стихотворения Сталина, там были в этой антологии. Пастернак, листая все переводы, сделанные построчно специально для него, избрал два стихотворения Сталина, не зная, кто их автор. Поскольку это была природная живописная лирика. Видимо, легче перевести или приятнее перевести, менее напряженная и более легкая работа. Пастернак их выбрал. И Сталин не мог забыть, что великий русский поэт Пастернак сам выбрал его, не зная, что это Сталин. То есть, он оценил поэта в нём. И так Пастернак ни разу не попал в расстрельные репрессивные списки.
Я спросил Арсения, а что же за стихи, собственно? Они сейчас известны, тогда не были известны. Сейчас они известны в диких каких-то переводах, непонятных. Я видел, мне написало несколько человек из России по этому поводу. Которые занимаются Сталиным. Я какие-то давал консультации по этому поводу, какие-то интервью даже давал по поводу Арсения и переводов.
Арсений говорил, что там было то ли 19 стихотворений, то ли 21. Как-то так. Всё, что Сталин написал. Главным образом, все стихотворения были короткие, все были пейзажные. Одно было длинным. Оно было о том, как бедный влюбился в богатую, хотел на ней жениться, но не получилось, потому что он бедный, а она богатая. Это было социальное стихотворение самое длинное. Остальные были пейзажные, о Грузии.
Арсений сначала перевёл одно стихотворение, набросал парочку других и начал переводить самое длинное. Как вдруг раздался звонок. “Товарищ Тарковский, всё, что вы проделали, всю Вашу работу, положите в тот же самый портфель со всеми остальными материалами, за вами заедут через час”. Это произошло примерно через полгода после первого свидания.
Приехала машина, Тарковский был убежден, что, сейчас-то, точно арестуют, чего это вдруг прервали работу и опять ночью. Опять повезли в Кремль. За столом сидели не члены Политбюро, человек пять. На столе жидкий чаек, колбаса с хлебом, но никаких икорных яств не было, коньяков – тоже. Его спросили, привёз ли он материалы? Сказали, давайте. Взяли у него портфель, ушли. Он сидел, обливаясь потом. Он был уверен, что на этом всё дело закончилось. Потом принесли обратно тот же портфель. И, прежде чем отдали ему портфель, один из сидевших за столом, сказал, что “вы должны, Арсений Александрович, оценить скромность нашего великого вождя, который отказывается до своей смерти быть напечатанным, как поэт». Скромность великого вождя Тарковский оценил. Взял портфель и вышел из Кремля. Было раннее утро. На Красной площади работал киоск “Соки-воды”, приблизительно такой же, как в “Мастер и Маргарите”. И он на радостях выпил залпом литр, полтора-два газированной воды, потому что никак не мог опомниться от происходившего.
Когда он приехал домой, он открыл портфель. Портфель был набит деньгами. Ему заплатили за всю работу, как если бы он перевел все. По самой высокой ставке. Он говорит, что таких ставок даже не было. Они год на эти деньги жили с женой. А крокодиловый портфель он впоследствии подарил сыну Андрею. Так этот крокодиловый портфель, просуществовавший где-то в переулках ЦК и Кремля, переместился к русскому режиссёру.
Такая вот история с Арсением.
– Потрясающе! А какие были у него отношения с сыном?
– Отношения с сыном были сложные. Сын навещал его довольно часто. Сыну очень помогала жена Арсения – Татьяна Алексеевна. Он всячески помогал сыну, как мог. Но отношения были напряженные, потому что Арсений ушёл из дому, ушёл от матери Андрея и Марины, так что они выросли без него. Но Андрей не терпел ни одного даже мало-мальского отрицательного намёка про отца. В его присутствии нельзя было сказать ни одного не то что плохого, даже среднего слова про отца. Отношение к отцу было удивительное. Отношения были сложными, но они не были натянутыми или чем-то из ряда вон выходящими, когда кто-то не любит или ненавидит кого-то. Отнюдь. Оба любили друг друга, но на расстоянии.
– А как он перенёс его отъезд за границу?
– Я встретил Арсения в тот день, когда стало известно, что Андрей остался в Италии. Я встретил его во дворе своего дома в Москве. Арсений там был по делам неподалёку. Арсений был совершенно опустошен и разбит. От него требовали каких-то писем, чтобы он писал. Он написал письмо Андрею, в котором не то что просил его вернуться – он не просил его вернуться – но просто писал, что, “Андрей, ты должен понимать, что больше никогда не сможешь вернуться на Родину”. Такое, насколько я помню, было содержание письма. Он очень тяжело переживал, очень тяжело переживал, а смерть он вообще тяжело переживал. Смерть Андрея его добила. Обострились все болезни.
– Да, это трагедия. Пережить отъезд сына, причём в то время, когда это было так серьезно.
– Да, тогда это было серьезно.
– А потом смерть… Илья, возвращаясь к переводам Иосифа Сталина, в переводе Пастернака и Арсения Тарковского, они где-то опубликованы сейчас?
– Нет, нигде не опубликованы, никто ничего не знает. В архивах они, наверняка, где-то есть. Но они могут быть в архивах ЦК или в архивах КГБ, но мы не знаем этих вещей. Есть переводы Сталина на русский без указания переводчика. Меня попросили посмотреть на них и сказать, могут ли это быть переводами Тарковского. Переводами Тарковского это быть не может. То есть, это не переводы Арсения. Я сужу по качеству и по манере, по голосу. У Арсения голос настолько неповторимый, что в переводах во всех он прекрасно слышен. Даже по намёку я бы как-то идентифицировал это дело. Кто переводчик Сталина? Кто автор переводов Сталина на русский – непонятно. С переводами Пастернака – тоже непонятная ситуация, где эти переводы. Если они в архиве самого Пастернака, почему их никто никогда не напечатал? Боятся ли, что это как-то снизит представление о Пастернаке, как о столь независимом? А он был абсолютно независимым, выбирал сам, про Сталина он понятия не имел.
– Интересно, а ведь, кажется, это Бухарин на съезде в 32 году сказал, что это лучший поэт СССР?
– Не 32, а, кажется, 34, но неважно. Его назвали первым поэтом Советского Союза, Бухарин в своей речи. Но Бухарина и Пастернака связывали длительные дружеские отношения. При том, что там было много критики, но при этом он был назван самым выдающимся поэтом Советского Союза. И Пастернак из-за этого попал в “ножницы”, он не знал, как ему быть, он писать не мог. У него начался творческий кризис, который длился лет двадцать. Намерения Сталина в отношении Пастернака совершенно непонятны. Я склоняюсь к тому, что Тарковскому придумывать незачем, выдумывать подобные факты – не в интересах человека, зачем? Я абсолютно склонен доверять теории Тарковского, что Сталин именно потому и не тронул Пастернака, что Пастернак сам выбрал стихи Сталина, не зная, кто их автор.
– Это, действительно, интересная теория и очень многое объясняет и очень красиво объясняет на уровне эмоционального восприятия, как вождь мог нелогично, нерационально кого-то помиловать, а кого-то нет.
– Конечно, психология понятна. Великий поэт, сам выбрал стихи, не зная, что это сам Сталин, который мог миловать и казнить, когда угодно. Скорее, казнить, чем миловать. То ли Сталин ждал от Пастернака каких-то воспеваний своих собственных свершений и так далее. Чего и не дождался. И Ленину, и Сталину есть стихи, там рифмуется “Сталин и завалин”, “Сталин и завалинки”, вот эти завалинки имеются в виду. Это всё, что он дождался от Пастернака, такой вот рифмы.
– Хорошо, немножко ещё об Арсении Тарковском. Какие произведения Вы считаете у Арсения Тарковского ключевыми в его творчестве?
– С Арсением сейчас происходит, к сожалению, не то, что должно происходить, как мне кажется. Во-первых, Арсений напечатал все, что он хотел. Он мне сам говорил. Сейчас в печати издаётся то, что он не хотел печатать. Поэтому размазываются критерии. Образцовый Тарковский – это Тарковский, который находится в его однотомнике. По-английски …. Это лучший Тарковский. Написал он, как поэт, довольно много за свою долгую жизнь. Но Арсений сам считал, что свой собственный “голос” он обрёл довольно поздно. Хотя всюду чувствуется “голос” Тарковского, даже в самых неудачных стихотворениях каких-то промежуточных, которые он не печатал. Тем не менее, этот “корпус”, это лучший Тарковский. То есть, Тарковский – не который напечатан уже после смерти, а который при жизни выходил, – это лучшие стихи Тарковского. Из ненапечатанных не осталось ничего. Многое не печатали в свое время. Но однотомник к 70-летию, который был издан, вошло всё, что он хотел напечатать.
– Арсений Александрович не занимался же прозой?
– Нет, он не писал прозу, он писал эссе по разным поводам, которые я не могу причислить к его выдающимся творческим удачам. Но он надиктовал где-то за 4-5 лет до своей болезни, а у него была болезнь Альцгеймера, по-видимому Альцгеймера, тогда её не называли эту болезнь так, так вот он надиктовал на красивый магнитофончик, который ему привёз сын Андрей из своих поездок. Арсений на радостях начал диктовать на него рассказы из своего детства. Там совершенно выдающийся рассказ о его встрече в детстве с Марией Спиридоновой, лидером левых эсеров и так далее. Эти рассказы, я знаю, что они потом были превращены в печатный текст. Что-то вошло куда-то. Я не помню, вошло ли это в двухтомник, который вышел после смерти Арсения в издательстве “Художественная литература”. Но они есть в архивах. Когда-то это будет напечатано, если уже не напечатано. Мне трудно сейчас следить за всей периодикой.
Но это были выдающиеся рассказы, абсолютно. Надиктованные им самим с совершенно замечательной интонацией Тарковского.
– Как он умер, Вы присутствовали при этом или..?
– Я присутствовал на похоронах, я не присутствовал при смерти. Потому что в последние годы Арсений отказался от своей жилплощади и переехал в дом для ветеранов кино в Солнцево, в Москве, точнее, под Москвой. Там же он и умер в больнице. Официальный диагноз – рак лёгких. Хотя ему уже было очень много лет. Видимо, рак лёгких развился в какой-то момент и привёл его к смерти. Похоронен он в Переделкино.
