Тридцать лет преподают и ставят спектакли в США Сергей Коковкин и его жена — Анна Родионова. Я встретился с ними в Чикаго, куда они вернулись спустя десятилетие после постановки Коковкиным спектакля “Ай донт андерстенд” по пьесе В.Шендеровича в театре “By the way”. 2 марта в Чикаго состоится читка новой пьесы Коковкина “Время — назад!”. В эксклюзивном интервью Сергей и Анна рассказывают о работе с американскими студентами, особенностях преподавания во время войны, о спектаклях “Зернохранилище” по пьесе украинской писательницы Наталки Ворожбит (Коковкин поставил эту пьесу летом 2022 года) и “Дракон” по пьесе Е.Шварца, а также о многом другом, включая погоню за убегающим временем.
Кто есть кто в современном театре. Сергей Коковкин. Драматург, режиссер, актер. Учился в Нахимовском военно-морском училище, Институте театра, музыки и кинематографии (класс профессора Б.Зона) и Мастерской драматургов И. Дворецкого. Актер и режиссер Ленинградского театра Комедии имени Акимова, Московского театра имени Моссовета, Московского театра Сатиры. Автор, режиссер и исполнитель главной роли в спектакле “Вера”, где его партнершей была Вера Васильева (ее последняя роль). Автор шести книг и тридцати пьес, переведенных на двенадцать языков. Среди них “Пять углов”, “Раненый зверь”, “Простак”, “Миссис Лев”, “Если буду жив”, “Пушкиногополь”, “Привет от Цюрупы”. Играл в фильмах “Ромео и Джульетта”, “Михайло Ломоносов” (роль Тредиаковского), “Псы”, “Живой труп”. Его режиссерские картины “Пейзаж с наводнением” и “Демарш энтузиаста” получили призы Нью-Йоркского МКФ. Лауреат американской премии искусств. Член ПЕН-клуба США.
Анна Родионова. Актриса, драматург. Училась во ВГИКе, Литературном институте, на Высших курсах сценаристов и режиссеров. В кино с четырнадцати лет. Снималась в фильмах “Друг мой, Колька!”, “Дикая собака Динго”, “До свидания, мальчики”. Автор сценариев популярных фильмов “Школьный вальс” и “Карнавал”. Среди ее пьес — “Трамвай Аннушка”, “Дети, бегущие от грозы” и “Девочка Надя” о художнице Наде Рушевой.
— Дорогие Сергей Борисович и Аня, как вы впервые оказались в Америке?
— (СК) В самом начале перестройки в 1985 году в Авторское агентство в Москве поступило предложение от достаточно именитого американского общества National Playrights Conference на постановку пьесы современного русского драматурга. Отбор был очень строгим. Победила моя пьеса “ЕБЖ”. На фестивале в Коннектикуте этот спектакль имел успех, и нас неожиданно позвали преподавать в Русской школе Норвичского университета в Вермонте американским студентам, изучавшим русский язык.
— Давайте расскажем, с чего начинается обучение. Каждый студент дает торжественную клятву все лето говорить только по-русски. Правильно?
— (СК) Да, эта клятва нас всех сразу объединяет. Студенты говорят по-русски не только на занятиях, но и в столовой, в общежитии, на улице. ВЕЗДЕ! Все двадцать четыре часа. Их самообладание и честность перед клятвой невероятны. На два с половиной месяца они совсем отключаются от английского и происходит огромный рывок в овладении русским языком.
— “Отключаются” только те, которые приходят к вам в театр?
— (СК) Нет, весь состав Русской школы в Норвичском университете, где мы проработали целых десять лет. Не “осеней”, зим и весен, а лет! Каждое лето мы ставили здесь свои спектакли, открывая перед студентами мир нашей культуры.
— (АР) Мы открывались самым началом русского театра — “Недорослем” Фонвизина. Затем были такие махины, как “Евгений Онегин” и “На дне”…
— (СК) Я ставил в Норвиче Лескова, Булгакова, “Обыкновенное чудо” Шварца и даже Аню Родионову с ее пьесой “Трамвай Аннушка”.
— (АР) Это было чудо! Испытываешь огромную радость, когда американцы понимают и принимают неведомый им русский театр, который рождается на их глазах. Позже я тринадцать лет преподавала русский язык на кафедре славистики в университете Вашингтона и Ли (Washington and Lee University — частный гуманитарный университет в городе Лексингтон, штат Виргиния — Прим. автора.).
— (СК) Университет времен британского владычества возник в 1749 году, еще до образования Соединенных Штатов. В нем до сих пор сильны старые традиции.
— (АР) Там мне довелось поставить “Анну Каренину”, “Доктора Живаго”, “Преступление и наказание”, вместе с Сережей “Мастера и Маргариту”. Так мы нашли свое направление в педагогике — “language through theatre”.
— А потом началось ваше сотрудничество с Мидлберийским колледжем…
— (СК) Последние двадцать лет мы тесно связаны с этим уникальнейшим в США грандиозным учебным комплексом, которому, кстати, больше двухсот лет.
— (АР) “На юге от Канады есть страна, Известная по имени Вермонт…”, — поют песню Коковкина студенты колледжа, который сам по себе огромная страна. Всего в колледже тринадцать школ, в которых изучаются тринадцать языков. Основные европейские — итальянский, французский, немецкий, испанский. Среди языков — японский, китайский, иврит, арабский. В этом году в Мидлбери создали Школу языков коренных жителей Америки.
— (СК) В Русской школе есть театр, хор, фольклорный ансамбль. К нам приезжает огромное количество студентов со всех штатов и из-за рубежа. Как-то Веня Смехов мне сказал: “Что ты мучаешься?! Возьми двух-трех человек и поставь спектакль”. Если бы это было так просто! Надо найти пьесу, чтобы занять всех желающих играть. Я ставил спектакль, посвященный трехсотлетию Санкт-Петербурга, в котором было занято около пятидесяти человек!
— (АР) Мы в “Медном всаднике” даже питерское наводнение устроили в зале, огромным синим полотнищем покрывая головы зрителям… Каждый спектакль требовал своего сценического решения. Так год за годом возникали Грибоедов, Гоголь, Островский, Толстой, Достоевский, трижды Чехов. Мы делали совершенно невероятные вещи, и студенты всегда принимали их с энтузиазмом и полной отдачей.
— (СК) В моем спектакле прошлого лета “Дракон” по пьесе Евгения Шварца Дракона играл американец, который учился в Школе-студии МХТ, когда там преподавал Кирилл Серебренников. Студент был поражен тем, что мы знаем его театральных педагогов. Конечно, это все наши друзья, команда единомышленников, которая растеклась по разным городам и странам. В Москве было много американских студентов, некоторые из них и сейчас продолжают работать с Кириллом.
— Вы режиссеры показывающие или рассказывающие?
— (СК) Рассказывать необходимо, знакомить с нашей историей, подробностями социальной жизни, людскими типами, их показывать. Но главное — находить игру в самих студентах, учить проникать в суть персонажа, заряжаться мыслями авторов, подвижников нашей многострадальной истории. Я — актер, я мог бы им это сыграть. Но я должен вытянуть игру из самого артиста, наметив рисунок характера, развить его. Заложить зерно образа. Только вместе с исполнителем — иначе ничего не получится.
— (АР) У нас были ребята с первого курса, которые еще не говорили по-русски. В школе семь уровней: от первого — начинающего до седьмого, на котором студенты уже в состоянии общаться на русском языке. Но и эти с первого играли блестяще. В “Горе от ума” князя Тугоуховского играл мальчик, который, в точности по Грибоедову, под хохот зала не произносил ни одной внятной фразы, а изъяснялся лишь восклицаниями: “…А-хм…”, “…Э-хм?…”, “…И-хм?…”, “…У-хм…”. Это было блестяще актерски и вполне достаточно для его знаний русского языка.
— (СК) У меня было несколько таких случаев. На первую репетицию “Чайки” ребята принесли мне мертвую чайку. Это был символ. У меня родился образ спектакля из того странного видения. Я понял, что в сознании Треплева постоянно возникают тени, как таких ушедших чаек, так и “людей, львов, орлов и куропаток”, которых он пытается оживить в своей пьесе. Он с ними, он этим живет, они с ним везде. Невидимые никем из персонажей тени постоянно на сцене, прерывая немоту монологами Нины Заречной, затягивают Костю в свой мир. В финале Треплев соединяется с посланниками вечности. Он растворяется в них, его гибель обретает смысл единства жизни и смерти. Нашу “Чайку” можно увидеть в YouTube. У нее уже полтора десятка тысяч зрителей.
— Что бывает, если у вас пьеса на определенное количество актеров, а к вам приходят гораздо больше студентов?
— (АР) Добавляем, придумываем роли, вводим дополнительных персонажей и большую массовку. Бывает, что разбиваем роли пополам. Например в “Вишневом саде” была одна Дуняша — стало две. Одна влюблена в Яшу, и другая влюблена в Яшу. Все продумывается, исходя из набранного состава.
— (СК) В спектакле “Евгений Онегин” я придумал Хор, как в античном греческом театре. Сольные партии с парадоксальными пушкинскими фигурами рождались внутри текста. У ребят были открытия совершенно невероятные. В “Онегине” у нас были три дуэли, три пророческих предчувствия: Ленского и Онегина у мельницы, Ленского и Онегина во сне Татьяны, Пушкина и Дантеса на Черной речке.
— (АР) В начале нашей работы мы обходим все классы в поисках актеров. Призываем: “Хотите говорить на русском языке? Хотите думать и существовать в образах? Пробуйте! В театре вы будете овладевать языком гораздо быстрее, четче и глубже”. Это привлекает очень многих.
— Как политические изменения в России влияют на интерес к русскому языку?
— (АР) В девяностые, во время перестройки, когда открылись границы, все могли поехать в Россию и изучать язык там. Большинство так и поступало. Но когда закручиваются гайки и границы закрываются, интерес снова возрастает…
— (СК) Студенты хотят узнать больше о России. У них была тяга к ней, было любопытство, но никогда не было неприятия. НИКОГДА! Сейчас часто говорят о забвении русской культуры на Западе. Но здесь это не так. В театрах Чикаго идут русские пьесы, в Симфоническом центре звучит русская музыка. Никакого забвения не было и нет!
— Что получают студенты, выходя из колледжа?
— (АР) Диплом мастера, он открывает для них новые возможности. В “Чайке” Треплева гениально играл наш постоянный исполнитель, американец. В это лето он уже сам преподавал студентам и параллельно играл Шарлеманя в “Драконе”. Конечно, в театре нужны люди, владеющие языком. Таких несколько человек мы всегда находим среди наших аспирантов. Они возвращаются к нам и после диплома. “Мы пришли сюда ради театра.” “Я приехал ради театра.” Мы часто слышим такие фразы.
— Были случаи, когда ваши студенты становились профессиональными актерами?
— (СК) И становились, и приходили к нам, будучи актерами. В этом году было несколько человек. В спектакле по моей пьесе “Пушкиногополь” Гоголя играл нью- йоркский актер. Один наш студент после участия в спектаклях поступил в ГИТИС, став оперным режиссером. Помню гениальную девочку — она играла Татьяну в “Онегине”. Поехала в Россию, год прожила в вологодской деревне и написала глубокое художественное исследование. Она подарила мне эту прекрасную книгу. А студентка, которая в “Онегине” играла ее сестру Ольгу, поехала в Россию учиться на актрису.
— В этом году вы ставили со студентами “Дракона” Шварца. Нам-то ассоциации понятны…
— (СК) Им тоже были понятны. Ничего не надо объяснять. Все объяснение есть в пьесе Шварца. Первую читку я провожу на русском языке с синхронным переводом на английский. Они сразу схватывают смысловые ассоциации. Мои родители дружили с Евгением Львовичем Шварцем. Он присутствовал в моей жизни с рождения. Отец и мать, актеры, играли в его пьесах, вслух учили роли, я запоминал их слова, когда еще был совсем маленьким. Позднее я работал со знаменитым режиссером Николаем Павловичем Акимовым в театре Комедии, который был театром Шварца, потому что Евгений Львович заведовал там литературной частью. Я играл в его пьесах. Тексты Шварца мне бесконечно близки, и мне давно хотелось поставить что-то из его произведений.
— (АР) “Дракон” — конечно, тема очень сегодняшняя, но при этом вечная. Она не только о России. Например, игравшие у нас китайские студенты находили в пьесе ассоциации со своей страной. Каждый воспринимал эту, казалось бы, сказочную историю по-своему. Параллели с собственной жизнью рождаются в работе, и студенты загораются, осознанно включаясь в нее. Это в конце концов и побеждает. И все-таки осознать и понять до конца каждую из играемых пьес у ребят получается только к самому выпуску спектаклей. Постижение и осмысление происходят в процессе тщательных репетиций.
— (СК) Когда я говорю коллегам, что ставлю спектакль за месяц, мне никто не верит. Конечно, наша взаимная отдача в работе гигантская, но и студенты у нас поразительные. Они полностью отдаются ролям и преодолевают все сложности: как языковые, так и актерские.
— Я не совсем понимаю, как студенты с нуля играют на чужом им языке.
— (АР) Нули все-таки обратимы в числа. Проценты освоения накапливаются быстро. С нами работают фонетики, лингвисты, в том числе наша дочь — логопед Маша Коковкина. Учатся говорить. Начинают с массовки. Там у каждого свое имя. Не “1-й горожанин”, 2-й горожанин”, как у Шварца. Все с собственными именами, с ролевой биографией. Студенты постарше делают этюды на роли. Точное попадание в роль — большая удача. Аспиранты — наше счастье. Они держат уровень, легко импровизируя, предлагая свои решения. В “Драконе” роль президента играл двуязычный студент. На репетиции он потащил на сцену кресло. Кто-то крикнул: “Почему кресло 3 президента тянет сам президент?” Ему ответили: “Хорошо! Пусть он сам на себе его и несет. Это и верно, и смешно”. Так и осталось в спектакле…
— (СК) У нас прекрасное театральное здание — Wright Memorial Theatre. Своя декорационная мастерская, реквизиторская, огромная костюмерная. Знаете, когда студенты начинают ощущать характер своих персонажей? На примерке костюмов. Она бывает примерно за две недели до спектакля. Бежит перед ними лента с вешалками, увешанными диким количеством костюмов. Подбор идет как игра.
— (АР) “Вот эту шапку сними, вот эту обувь примерь…” Идут поиски образов. Мы не знаем, как все получится, но знаем, чего хотим. На генеральной все еще в волнении, но уже в костюмах, со звуком, светом. А на спектакле рождается чудо!
— Вы не пробовали сами выходить на сцену и играть со студентами?
— (АР) Мы как-то играли на фестивале спектакль на английском языке. Это был страшный опыт. Нет, со студентами мы не играли. Они замечательно справляются сами. В “Драконе” мой внук играл мальчика, который один говорит всем людям правду. В моем детском спектакле “Пиковая дама” он же играл Германа. Двуязычный мальчик, родился в Принстоне, но каждое лето проводит в Мидлбери. У нас вокруг всегда очень много детей из разных стран. Такая радость с ними работать!
— Когда началась широкомасштабная агрессия России против Украины, в знак солидарности с украинским народом вы поставили украинскую пьесу. Расскажите, пожалуйста, о ней.
— (АР) Это пьеса “Зернохранилище” украинской писательницы Наталки Ворожбит. Пьеса про голодомор. Спектакль назывался “Голодное небо”. Когда мы начали работу, к нам подошла девушка — американка с украинскими корнями — и в слезах сказала, что не может принять участие. Она рассказала, что ее дед и бабушка бежали от голодомора в Америку. “Это слишком для меня больно…” Мы все-таки пригласили ее на читку. Она пришла, услышала и согласилась, играла мать одной из героинь.
— (СК) Моя мама тоже с Украины. У меня дед и прадед были в Украине в то самое страшное время. Работали врачами. Прадед в голодомор погиб, дед выжил. Для меня этот спектакль был очень личным. А та девочка меня поразила. В конце, когда закончился спектакль, я вышел на сцену и рассказал ее историю, назвав имена погибших. Она была очень взволнована и, вся в слезах, поклонилась залу.
— (АР) Драматург Наталка Ворожбит дала своим героям имена своих родичей, погибших от голодомора: Мотрина, Оляна, Горпина. Отца героини пьесы Мотрины играл Артемий Троицкий.
— (СК) Мы многие годы с ним сотрудничаем. Троицкий преподает аспирантам курс русского рока. Он очень любит театр, третий раз у нас играет. Играл в “Свадьбе” Чехова капитана Ревунова-Караулова, играл в пьесах Аверченко и Тэффи. Это здорово, когда собирается компания энтузиастов.
— Вы смотрите спектакли ваших коллег?
— (СК) Конечно. В китайской школе очень интересный театр, во французской, итальянской, испанской…
— (АР) В немецкой школе даже два театра — драматический и оперный.
— Я знаю, что кроме спектаклей в Русской школе проходит огромное количество встреч и семинаров. Кого у вас только не было! Все отметились, начиная с Булата Окуджавы и Фазиля Искандера…
— (АР) Из кинорежиссеров к нам приезжали мои сокурсники Сережа Соловьев и Паша Лунгин. Еще Боря Хлебников и Александр Митта, у которого я сыграла главную роль в фильме “Друг мой Колька”.
— (СК) Побывал у нас и мой сокурсник Саша Прошкин, у которого я снялся в “Ломоносове”, сыграв Тредиаковского. Была режиссер Алла Сурикова с “Человеком с бульвара Капуцинов”, был питерец Юрий Мамин с “Окном в Париж”. Все они показывали свои фильмы, слушали отзывы студентов, приходили к нам на репетиции.
— (АР) Не забывают нас и писатели — Людмила Улицкая, Дина Рубина, Татьяна Толстая, Александр Генис, Дмитрий Быков, журналисты Наташа Синдеева и Женя Альбац. Они выступают перед каждым курсом, проводят совместные лекции и литературные читки, отвечают на вопросы, всегда поражаясь высокому уровню нашей аудитории.
— Вы их приглашаете сами?
— (АР) Нет, приглашает Школа и наш замечательный директор Джейсон Меррилл. Профессор русского языка. Могучий организатор! Я восхищаюсь им. Он может вести себя как волевой начальник, а может — как мягкий, нежный соратник и друг. Прошлым летом у нас было сто восемьдесят студентов плюс двадцать аспирантов. Он каждого знал по имени, был с каждым знаком.
— (СК) Джейсон блистательно говорит по-русски и знает о русской культуре, кажется, все! Когда он объявляет клятву, отсчитывает, как секунды перед Новым годом: “Три, два, один…”. Последняя секунда, и — все, переходим на русский. Толпа в двести человек сразу замолкает. И только постепенно напряжение размагничивается и возникают несмелые сбивчивые русские фразы. Но через несколько недель их не узнать. Активная речь, громкие споры, общие песни, смех… Даже когда клятва снимается, студенты еще день-два продолжают говорить на русском языке.
— (АР) К каждому нашему спектаклю Джейсон пишет вступительное слово и каждый раз как-то особенно его произносит. Ежегодно он нас приглашает в Вермонт. Этим летом мы тоже поедем преподавать и ставить новый спектакль, названия которого мы еще не знаем.
— Кем вы себя считаете в первую очередь — актерами, драматургами, режиссерами?
— (СК) Все едино. Когда запрягаешь всю тройку коней, она быстрей выносит тебя вперед. Все они — отдельные грани нашего творческого призвания.
— В прошлом интервью на вопрос, как получилось, что актер Сергей Коковкин стал драматургом, вы ответили: “Надоело говорить чужие слова — хочется произносить свои”. Я так понимаю, что это желание в вас не пропадает…
— (СК) Я только что закончил большую новую пьесу. Она называется “Время — назад!”. Я никогда так долго не работал над одним сочинением. Почти два года… События так стремительно меняются в мире и их осознание внутри меня.
— Можно ли сказать, что в вашей новой пьесе вы сказали все, что думаете о сегодняшнем времени и сегодняшней России?
— (СК) Нет, далеко не все. Все еще впереди. Ведь ты, как аккумулятор, подзаряжаешься временем.
— (АР) А время убегает. Интересно: бежишь за временем, но догнать его нельзя.
Nota bene! Читка пьесы Сергея Коковкина “Время — назад!” состоится 2 марта в 7.00 pm в помещении Театра Тет-А-Тет по адресу: 76 North Broadway Street, Des Plaines, IL 60016. Вход свободный.