Публицистика и художественная литература. Есть нечто общее между ними, но есть и принципиальные различия. Если публицистика – это каждодневная аналитика новостей, констатирующая происходящее, то задача художественной литературы гораздо шире – это прежде всего философско-психологическое осмысление происходящего, проблемное представление реальности в плане ситуаций, уже прожитых нами, а также тех, к которым она может привести. Таково отличие, однако четкой грани между художественной литературой и художественно представленной публицистикой по существу нет, потому-то как у древних авторов, так и у классиков литературы всех времен и народов были и к тому же оказались особо востребованными выдающиеся художественные произведения именно публицистического направления.
Таков по направленности роман Давида Гая “Катарсис”, который автор доверил мне прочитать еще до публикации. По концепции и литературному стилю это третье его произведение во след романам “Террариум” (2012) и “Исчезновение” (2015). О двух этих романах, остропублицистических, я восторженно отзывался. Роман “Террариум” раскрыл сущность ВВП – Верховного Властелина Преклонии, страны пресмыкающихся. Роман “Исчезновение” предвещал незавидное будущее Верховного, который внезапно исчез, когда, по мнению его двойника, произошел государственный переворот. Предсказанная в романе дата исчезновения оказалась многозначительной – 5 марта 2024 года.
В заключение моей рецензии на этот роман, опубликованной в мае 2015-го, я пожелал автору “продолжать вдумчивое исследование российского феномена с тем, чтобы в будущем дополнить две его книги о современной ему России – “Террариум” и “Исчезновение” – третьей, назвав ее, например, так: “Не было бы счастья, да несчастье помогло””. Длинноватым было предложенное мной название, но авторское “Катарсис” (в переводе с древнегреческого “очищение, оздоровление”) по смыслу с ним совпадает.
Ожидание чего-то необычного навевается читателю с первых страниц романа, когда его герой, писатель по имени Дан, вовлеченный в некий властный эксперимент, оказывается в знакомых ему местах, вблизи бункера, заготовленного в давние времена на случай войны еще тогдашнему властителю, но отвергнутого им как “Ловушька”. Попутно замечу, что вот такое словечко – маркер личности и времени – типичный литературный прием автора в налаженном контакте с читателем, не нуждающемся в дальнейших разъяснениях.
На собеседовании с человеком “оттуда”, спросившем Дана, чем мотивировалось его согласие участвовать в эксперименте, тот ответил:“Мой долг как гражданина – помочь реализовать смелый проект по улучшению жизни общества, избавлению от мешающих развитию фальши и химер”. На самом же деле он, предупрежденный о “неразглашении”, уже задумал роман с предсказанием нового поворота в истории страны.
Полторы сотни участников эксперимента разделены на три группы: “красных”, “черных” и “зеленых”. Размещены они так, чтобы никакого общения не было – ни между группами, ни с внешним миром. Дан оказался в “красных”. Они в течение месяца подлежат сильнейшему воздействию пропаганды, сопровождающемуся ежедневным приемом “пилюль правды”, просветляющих мозги, и контрольным анализом крови. Затем устроители эксперимента предусмотрели психиатрическое обследование испытуемых с использованием детектора лжи.
“Мы все чокнутые?”, – возмутился, слушая инструктаж, кто-то из “красных”. “Ваша психика повреждена, – ответил Профессор. – Вы, как, впрочем, и мы все, жертвы пропаганды… Нас можно подвигнуть на что угодно, убедить в чем угодно. Ради нашего с вами будущего, ради терпящей урон Родины… мы должны очистить мозги и начать видеть то, что есть на самом деле”. Что правда, то правда. Придуманный автором Профессор прав. Но что далее? Полсотни “черных” тем временем пребывают в информационном вакууме, а “зеленым” предоставляется полная свобода: что хотят, то и слушают, смотрят, читают.
Интереснейший эксперимент! Хотелось заглянуть вперед, в развязку, но и от деталей не оторваться. В частности и от кино, которое смотрит Дан, и от лекции, впечатляющей неожиданными сентенциями. Там, например, “дайте мне пульт от телевизора, и через полгода я сделаю президентом табуретку” или “стране можно внушить любую конструкцию – про то, что мы всех победили в Асадии, и про то, что нас в Асадии нет”. Это, как и в другом месте история с нервно-паралитическим газом “Новичок”, звучит наисовременнейше, но как бы о былом, давно прошедшем, под незримо пробивающиеся сквозь текст горькие и склоняющиеся к философским авторские размышления.
Это размышления о стране, что с ней было, как и почему, о ее обитателях, не называемых по имени, но узнаваемых, а также и о себе со всей откровенностью и самокритичностью, включая “дурные воспоминания”, которые хочется забыть, но помнятся, и их невозможно изгнать. Можно догадаться, что включение в роман элементов семейной саги его героя – например, с дедом, погибшем в гулаговском лагере, как и разговоры про народ, – углубляют первоначальный замысел романа, расширяя его тематику и обилие образов. Для полноты ощущения жизни здесь представлены и романтические отношения героев с попавшими в группу “красных” участницами контролируемого эксперимента. Добавлю к этому и заставляющие задуматься притчи, искусно то и дело вплетаемые автором в повествование.
Как притча, очень впечатляющая, воспринимается и рассказанная автором вроде бы посторонняя история, случившаяся с дедом одного из участников эксперимента. Всю жизнь старик томился тем, что не смог устоять перед напором “Конторы Глубокого Бурения” и совершил подлость. Чтобы избавиться от мучений совести, несчастный покаялся перед внуком, после чего умер во сне.
Поразительно мероприятие эксперимента с “красными”, выведенными к площадке с несколькими телевизорами, на которых они увидели нынешних телеведущих и завсегдатаев телеэкрана из прислужников, экспертов и прочих соучастников, метко характеризуемых автором и легко узнаваемых по приметам. Телезрители презрительно смеются над ними, а когда мужичок по заданию организаторов эксперимента раздал им бейсбольные биты и показал пример уничтожения телевизора как “главного врага человечества”, “особо одаренные” кинулись громить телевизоры. Удары бит направлялись, понятно, не столько на телевизоры, сколько на говорящие с их экранов головы.
Но это всё – о той группе эксперимента, которую пометили красным. А как же “черные”, которые в информационном вакууме? О них ни слова. Они в изоляции. Эта группа, очевидно, контрольная, чтобы устроители эксперимента могли судить, как долго может продержаться в умах пропаганда после ее прекращения. О “зеленых”, которым предоставили свободу действий, автор сообщает лишь то, что некоторых из них наказали за манкирование приемом “пилюль правды”, а еще о воровстве этих пилюль со взломом хранилища. Одни из них, выходит, не хотят прочищать свои мозги, другие, наоборот, жаждут их прочистить, то есть предоставление распропагандированным (иначе говоря, зомбированным) свободы предопределяет в их обществе разлад.
А у “красных” подходил к концу месяц, отведенный для эксперимента, и тут произошла развязка, исключительно интересная, для них неожиданная, но кем-то из проницательных читателей, возможно, заподозренная. О ней здесь не сообщу, оставлю нераскрытой – пусть интригует заинтересовавшихся.
Когда эта книга выйдет в свет, вы, уважаемый читатель, получите интереснейший материал, накопившийся у наблюдательного, много познавшего и вдумчивого автора, новому роману которого на много лет вперед гарантирована актуальность.