Ирина Феоктистова
Когда мне пришло письмо из Чикагского симфонического оркестра с просьбой принять участие в качестве переводчицы на встрече Ирины Шостакович и Риккардо Мути с публикой после исполнения Тринадцатой (“Бабий Яр”) симфонии Д.Д.Шостаковича на открытии нового сезона, моя реакция была: происходит что-то невероятное, выходящее за рамки не только повседневности, но и самой реальности, сродни смещению во времени и пространстве… Отложив клавир “Иоланты” и транскрипцию “Кармен” Горовица, пролистав наспех все, что у меня было о Шостаковиче, я спешу в Симфонический центр…
Во время перерыва меня представляют вдове Шостаковича Ирине Антоновне. На меня очень внимательно, изучающе смотрит пожилая интеллигентная женщина. Мое эмоционально-восторженное (американское) приветствие тактично пропускается и задаются (мне!) вопросы по существу: откуда я родом (Санкт-Петербург), где и у кого училась (Санкт-Петербургская консерватория, Юрий Колайко, Олег Малов…). Этих простых вопросов мне в ЧСО еще не задавали.
Следующим вопросом (опять же ко мне) было изумленно-разочарованное: “А где же русская публика? Я не вижу русских”. (Мадам Шостакович находилась в “королевской” ложе в окружении исключительно высокопоставленных лиц.)
– Ирина Антоновна, слева от вас – директор Лирик-оперы Чикаго Энтони Фрейд. Хотите, я вас с ним… (Предложение тактично опускается.) Тогда у меня для вас сюрприз – в зале находится Бетти Шварц…
– Бетти??? Где? Покажите, в каком ряду! Да нет же, отсчитайте (!) А кто ее привез?
– Я… (Опять – внимательный взгляд.)
Далее я пытаюсь убедить “свиту” ИА в важности встречи двух “пришельцев” из другой реальности, другого мира. Мне очень вежливо отвечают, что “logistically” это вряд ли возможно.
После концерта все еще под впечатлением от Симфонии (от улыбки и эмоциональной восторженности не осталось и следа) следую за ИА по лабиринтам закулисного мира, ловя на себе сочувственно-завидующие взгляды коллег, профессоров-музыковедов, знатоков всевозможных языков, попутно перевожу ИА восторженные приветствия, дежурные фразы.
– Пожалуйста, не переводите этого… Не надо.
Нас выводят на сцену, усаживают “поудобнее”, и я вижу перед собой полный зал. Партер, ложи, балконы – русские, американцы (какая разница!), оставшиеся после концерта, наверное, с риском опоздать на поезд или просрочить парковку; оставшиеся посмотреть и, возможно, задать вопрос гостье из прошлого, свидетелю событий, о которых большинство из нас читали только в книгах; жене всемирно признанного композитора, потрясшего весь мир правдой о режиме, против которого он внутренне протестовал, о стране, в которой он жил и творил, которую безотчетно любил и никогда не покинул.
За длинной речью – приветствия со стороны администрации оркестра (перевод значительно короче, ловлю взгляд ИА) следует обращение ИА к публике с выражением благодарности тем, кто остался встретиться с ней, и как ей несказанно приятно видеть такое количество людей!
Затем речь маэстро Мути. Тщательно взвешено и наполнено смыслом каждое слово (ИА: “Стандартные фразы можно не переводить.” “А почему все смеются? Мы что-то пропустили?”) Переводить юмор невероятно сложно, особенно имитировать интонацию маэстро Мути.
ИА обращается к американской публике. Сразу откровенно признается в своем предвзятом отношении к американцам как к людям, интересующимся лишь собой и своей жизнью (“поглощенными своими проблемами”), и как менялось это отношение по мере того, как преображались их лица под воздействием музыки, как они склонялись над программками, желая понять текст Евгения Евтушенко и постичь смысл Симфонии.
Потом последовали вопросы из зала:
– Какова была реакция Шостаковича, когда Тринадцатую симфонию перестали исполнять? (Она была под запретом на протяжении пяти лет.)
– Как-то после концерта в артистической один из оркестрантов спросил Д.Д., почему Симфония больше не исполняется? Д.Д. ответил: “Раньше запрещено было говорить о евреях, теперь – о продовольственных магазинах…” (Имеется в виду Третья часть Тринадцатой симфонии “В Магазине”. – Прим. автора.)
– Вопрос о Четвертой части Симфонии “Страхи”. Обращаясь к теме страха, Шостакович имел в виду эпоху, предшествующую шестидесятым годам XX столетия, или это по-прежнему было актуально и на момент создания Симфонии? (Симфония была написана в период 1961-62 годов, премьера состоялась в декабре 1962 года. – Прим. автора.)
– А вы ничего не боитесь? Не думаете ли вы, что эта тема актуальна во все времена? Она, к сожалению, актуальна и сейчас… Поэтому мы обращаемся за поддержкой к гениям; слушая музыку, находим силы в таких произведениях, как, например, Девятая симфония Бетховена.
– Мы невероятно благодарны маэстро за исполнения в Чикаго шедевров русской музыки. Мы ждали двадцать пять лет Тринадцатую симфонию! Входит ли в ваши планы исполнение двух последних симфоний Шостаковича?
Ответ маэстро: “Жизнь коротка, а музыки много. Я не могу пообещать… Есть Верди, Беллини, Доницетти”.
Лес поднятых рук становился все плотнее, но ИА устала и попрощалась с публикой. Ей вдогонку сыпались слова благодарности. Было видно, как счастливы были зрители увидеть ее, перелетевшую через океан и посетившую Чикаго всего на четыре дня!
При прощании с ИА, сожалеющей о том, что не увиделась с Бетти Шварц, мы вдруг заметили ее – верную подругу и соратницу Шостаковича, написавшую о нем книгу “Шостакович – каким запомнился”, ставшую делом и итогом ее жизни, – девяностопятилетнюю Бетти!
Встреча состоялась. Пространство и время вокруг двух женщин поменялись. Мы, зрители, стали отдаляться, и, повинуясь какому-то негласному закону, всем вдруг захотелось оставить их одних на только им двоим известной далекой планете. Никто не слышал, о чем они говорили. И пусть так и будет…
