Актриса Мария Смольникова – Королева сцены. Ей подвластны все жанры, она вызывает восхищение своим талантом. Она умна, обаятельна, доброжелательна. Она благодарна педагогам, с любовью говорит о Режиссере и хочет найти свой путь в кино. Мария Смольникова – о спектакле “Все тут”, Крымове, “звуке лопнувшей струны”, “диалогах с прошлым и настоящим” и о том, как “личное становится общим”.
– Совсем скоро нас ждет международная премьера киноверсии спектакля Дмитрия Крымова “Все тут”. Премьера спектакля состоялась в Московском театре “Школа современной пьесы” 10 октября 2020 года – в день рождения режиссера и в разгар пандемии. Как это стало возможно?
– Сама не знаю. Чудо какое-то. Произошло это благодаря театру “Школа современной пьесы”. Пик пандемии пришелся на весну-лето 2020 года, потом все стало открываться, и театр быстро взялся за дело. Мы репетировали еще до локдауна и успели выпустить спектакль в короткий промежуток “оттепели”.
– Вы играете в спектакле две роли. Первая – легендарная завлит Эфроса Нонна Михайловна Скегина. Кстати, как правильно ставить ударение в фамилии Анатолия Васильевича? В спектакле ударение на второй слог – ЭфрОс.
– Это до конца непонятно. Нонна Михайловна ставила ударение на втором слоге, поэтому в спектакле звучит “ЭфрОс”. В моем окружении все говорят “Эфрос” с ударением на первый слог. У Дмитрия Анатольевича нет категоричности в этом вопросе. Меня он не поправлял.
– Скегина умерла не так давно – 7 сентября 2018 года. Вы встречались с ней?
– Я всегда знала, что она рядом, но пообщаться, к сожалению, не случилось. Я была на презентации книги Эфроса о репетициях спектакля “Живой труп” в Бахрушинском музее. Скегина редактировала текст. Она выступала, я ее видела и слышала. Я вспомнила это выступление, когда готовилась к спектаклю.
– Вы помните вашу первую реакцию, когда Дмитрий Анатольевич предложил вам роль Скегиной? Это было неожиданно для вас?
– Для меня неожиданны все роли, которые предлагает мне Дмитрий Анатольевич. Конечно, был определенный страх: “воскресить” Нонну Михайловну Скегину. Я пыталась перенять ее образ голосом и визуально.
– В вашем исполнении Нонна Михайловна вызывает огромную симпатию. Я читал, что она была женщиной очень умной, волевой и целеустремленной. С ней было непросто, с ней нередко спорили и родители Дмитрия Анатольевича, и сам он… Что Крымов рассказывал вам о ней? Какими воспоминаниями делился?
– Она была парадоксальной и удивительной личностью. Дмитрий Анатольевич больше говорил о ее характере и о том, о чем ходят легенды, – например, как она талантливо материлась. На меня большое впечатление произвело то, что она была сиротой. О каких-то личных вещах не хочется рассказывать. Может быть, что-то попозже всплывет в мемуарах, а говорить об этом сейчас, наверно, неправильно. В спектакле о ней маленький кусочек. Это воспоминание, чувственный образ.
– Образ, выхваченный из памяти режиссера… Крымов требовал фотографической точности в деталях?
– Да, такая задача была. Мы даже попробовали сделать парик и грим, но когда я надела парик, Дмитрия Анатольевича передернуло, и он сказал снять. Конкретность убивает. Это же воспоминания, а воспоминания размыты. Нам нужен был “воздух” в показе Нонны Михайловны.
– Спектакль полон фраз, которые моментально запоминаются. Например, фраза Нонны Михайловны: “Твой отец правду искал, а ты пластмассовой херней занимаешься”. Складывается впечатление, что весь спектакль рождался из импровизации. Но ведь на самом деле это было не так, верно? Вначале было слово?
– Конечно. Дмитрий Анатольевич всегда пишет сценарий. Всегда есть основа, которая потом модифицируется. Возникают новые фразы, появляются новые шутки, но основа есть всегда. Вот эта конкретная фраза была в сценарии, и, кажется, Нонна Михайловна это как-то говорила Диме. Нужно у него спросить. Она не смущалась критиковать и ярко высказывала свое мнение. Конечно, она его любила, но могла и резко сказать.
– Как возникла цитата из Льва Рубинштейна “По разным странам я бродил И мой сурок со мною, И весел я, и счастлив был, И мой сурок со мною!”?
– От любви Дмитрия Анатольевича к Леве, из области, когда не можешь подобрать слова, а выразить чувства тебе помогают поэт и поэзия. Рубинштейн написал для нас текст “Последние вопросы” к спектаклю “Сережа”. Лева на него и на меня производит какое-то невероятное эмоциональное впечатление.
– Спектакль “Все тут” – о Крымове, его родителях, его воспоминаниях. Почему в титрах режиссер прячется за слово “Ведущий”? Если Ведущий говорит “мама” и “папа”, почему не назвать его тем, кто он есть, – не Ведущим, а Крымовым?
– Такие вопросы возникали на репетициях. Это спектакль о памяти. У всех есть память по прошлому, родители, бабушка с дедушкой; у всех есть свои воспоминания. Конечно, особое впечатление спектакль производит на тех, кто лично знал этих людей, был знаком с их творчеством, смотрел невероятно интересные передачи Крымовой или спектакли Эфроса. Но не все обязаны знать, кто такие Эфрос и Крымова. При всей конкретности персонажа у нас есть надежда, что спектакль будет понятен каждому. Личное в спектакле становится общим.
– Мне кажется, кресло дедушки Анатолия Ивановича с вырезанной на ножке аббревиатурой ВКПБ – это же “дорогой, многоуважаемый шкаф” из монолога Гаева в “Вишневом саде”. Так и задумывалось?
– Я не помню, чтобы мы об этом говорили, но, конечно, перекличка считывается. У Дмитрия Анатольевича весь багаж ассоциаций, они живут, переплетаются между собой и рождают новые смыслы. Диалоги с прошлым и настоящим, попытка дотянуться до будущего… Даже если он нам не объясняет, то это заложено в тексте и потом раскрывается в спектакле. Вот вы сейчас сказали про шкаф. Действительно, в его жизни роль шкафа выполняло кресло. У каждого есть символы, свидетели нашей жизни. Мимо них проходишь, а потом оказывается, как много значат они для нас.
– Чехов писал: “Много разговоров о театре, мало действия и пять пудОв любви”. Это то, что я вижу в спектакле. Перекличка с Чеховым чувствуется с самого начала…
– Да, потому что Торнтон Уайлдер – это ведь своего рода американский Чехов, а для Дмитрия Анатольевича Чехов – очень важный драматург.
– Какая печальная параллель: Нонна Михайловна рассказывает, как Эфрос “лишился единственного своего театра и больше никогда его не обрел”. Так ведь и сам Дмитрий Анатольевич лишился своей “Школы драматического искусства” и кочует сегодня по разным сценам. Вы чувствовали горечь Крымова, когда репетировали, или он это в себе преодолел?
– Горечь, конечно, присутствует. Я сама до сих пор горюю об этой потере. При всей величине таланта Эфроса, его успехе и востребованности он остался без театра. И Дмитрий Анатольевич, будучи одним из первых режиссеров в Москве и России, остается без театра и места. Конечно, надо идти дальше, и Дмитрий Анатольевич не собирается останавливаться, создавая театр там, где он есть. Cпектакль “Все тут” – лишнее тому подтверждение. Он создан на основе реальной жизни, которая болит, меняется, движется и совершенно несправедлива. Отсюда сцена, которую он мечтал поставить в “Школе драматического искусства”, – фрагмент из третьего детского спектакля “Остров Сахалин”.
– “Последняя недосказка”, как говорит Ведущий…
– Это действительно чудо и волшебство, и восстановление справедливости, что он дал жизнь невоплощенному спектаклю. Пусть в другом месте и в другом спектакле, но жизнь проросла. В этом есть какая-то мудрость. Откуда вдруг встреча Соньки Золотой Ручки и Чехова, почему? Понятно, что это предположение…
– Замечу, вполне вероятное. До поездки на Сахалин у Чехова пьес не было, а после он стал их писать. Чеховедам не пришло в голову, что благодарить надо Соньку Золотую Ручку… Говорят, для роли Соньки вы учились блатному жаргону. У кого?
– Дмитрий Анатольевич нашел человека, который даже издал словарь блатного жаргона. Его зовут Заур. Дмитрий Анатольевич написал текст из цитат Чехова и попросил перевести на жаргон. Этот человек меня учил, объяснял перевод слов. Интересные разговоры мы с ним вели. Он сказал, что Сонька Золотая Ручка – багдадка, то есть королева, королева воров. Это статус, и она это внутренне понимает.
– Она еще и актриса. Меня абсолютно пленил переход от прозы жизни к песне Мишеля Эмера и Эдит Пиаф “Аккордеонист”. Как это было придумано?
– На репетиции. Была задумка, что текст на лагерной фене перемежается с обычным. Один большой монолог был составлен из цитат чеховских персонажей. Мы решали, какой кусочек на фене сделать, какой оставить без изменений. Сонька Золотая Ручка – удивительный персонаж. Много языков знала и музыку любила, и петь умела. Мы хотели это показать, и так родилась песня Пиаф.
– У спектакля безумно печальный финал. “Настоящее становится прошлым”, а при этом в прошлое вернуться нельзя… “Никогда не возвращайся в прежние места”, – писал Геннадий Шпаликов. А для вас как, Маша? В прошлое дороги нет?
– Нет. Эмили хотела вернуться, и ей сказали, что можно, и она вернулась, и долго не выдержала. В этом нет смысла. Конечно, твоя память туда все время норовит заглянуть… Мне кажется, нет универсального рецепта, нужно или не нужно возвращаться. В спектаклях Крымова нет готовых ответов, и этим они интересны. Мы хотим одно, получается другое, нужно делать третье, а в итоге рождается четвертое. Все, как в жизни…
– В начале спектакля открывается дверь и на пороге появляется роскошный черный кот. Я обожаю котов и немного знаю их характер. Меня поразило, как кот спокойно сидит, как вальяжно ходит по сцене. Актеров не замечает, зрителей не боится. Так коты себя не ведут, Маша. Что вы с ним сделали?
– Наш кот привык к сцене. Раньше он выходил и быстрее куда-то шмыгал. Пока мы репетировали, мы его все время прикармливали. Потом он освоился, понял, что может чувствовать себя спокойно. Главное, что он появлялся, – уже это правильное начало. Не забывайте, что на сцене еще живые белые голуби.
– Вот-вот, и они тоже удивительно спокойно себя ведут…
– На некоторых спектаклях кот начинает их гонять, и голуби улетают в зрительный зал. Бывает, к кому-то из зрителей на руку присядут или на подлокотник, или на лесенку в проходе. Кот замечает, что голубь сидит на лесенке, и давай туда. Начинается погоня… Всегда интересно и весело наблюдать, как он себя ведет. Это непредсказуемо.
– На съемке он просто постарался и хорошо сыграл свою роль… Маша, вы совершенно чудесным образом умудряетесь балансировать на грани трагедии и фарса. Эта грань как-то проговаривается Крымовым, или вам этого не требуется, вы это чувствуете?
– Мы это чувствуем. Дмитрий Анатольевич как-то сказал: “Вот Станиславский все говорил “верю-не верю”. А сейчас “верю – не верю” – это “интересно”. Попробуйте сейчас сделать так, чтобы современному зрителю было действительно интересно. Переходы от эксцентрики к трагедии, серьезной психологической глубине и обратно к фарсу и ерничеству – в этом кроется правда и вера. За этим интересно наблюдать. Мы к этому стремимся. Дмитрий Анатольевич интуитивно это чувствует, и мы чувствуем, когда становится плоско и однообразно. Сразу ищем неожиданные ходы.
– Остается только порадоваться, что Дмитрий Анатольевич отказался ставить “Наш городок” в Америке, а мысли об этом романе переросли в воспоминания о спектакле Алана Шнайдера в Arena Stage, и все это привело к рождению спектакля “Все тут”. А ведь могло все случиться иначе – поставил бы он “Наш городок” где-нибудь в Нью-Йорке или в Чикаго, и не было бы прелестного московского спектакля…
– Да, спектакль живет. Мы его играем второй год каждый месяц по три-четыре раза.
– В ноябре по всему миру прошла киноверсия еще одного спектакля Дмитрия Крымова “Борис” с вами в роли Лжедмитрия. Как создавался спектакль?
– Это первый спектакль, поставленный в Музее Москвы. Мы начинали репетиции в Театре Советской армии, потом еще где-то. Когда нет своего театра, приходится кочевать… Для спектакля Дмитрию Анатольевичу было важно найти правильную площадку и правильную атмосферу. Нашли мы это в Музее Москвы. На репетициях условия были ужасные. Я начинала репетировать, когда была беременна. Когда выпускали спектакль, я с двухмесячным сыном бегала в соседний кабинет администрации музея, кормила и бежала назад. Мы находились в огромном ангаре, где раньше ремонтировали машины разных важных чинов. Огромное, цементное, пыльное, холодное помещение без туалета – таким было наше пространство. У моего персонажа Лжедмитрия после всех репетиций к премьере осталась одна сцена… Мне кажется, самая интересная тема, которую мы выудили с Дмитрием Анатольевичем, – опасность нового поколения, которое дышит за спиной, и обреченная слепота государства. Я погружалась в то, какие сейчас подростки, как они живут, какие страшные условия в провинции. Нет нормального образования, пацаны предоставлены самим себе. Есть опасность, что в какой-то момент все вырвется наружу. Это страшно. Мы сделали попытку увидеть то, на что мы сейчас закрываем глаза.
– Про вас говорят, что вы – “крымовская актриса”. Что это значит – быть актрисой театра Крымова?
– Мы много вместе работали и продолжаем работать. У нас похожие взгляды на театр и, может быть, на жизнь. Я чувствую, что именно работа с Крымовым и то, что я создаю, для меня и есть настоящий театр. Это искусство, в котором я сталкиваюсь с чем-то трудным, неопознанным, преодолеваю себя, двигаюсь и развиваюсь. С Крымовым интересно.
– Спорить с Крымовым можно?
– Конечно.
– Можно не соглашаться, предлагать разные варианты?
– Конечно. Если я вижу другие варианты, он даст попробовать. Если я его убеждаю, он скажет “да”. Он легко признает, если чувствует, что так точнее. Он не держится за свои придумки, если видит, что это не подходит актеру и, соответственно, спектаклю. Он легко отказывается от этого и пробует что-то другое. На репетициях он рассказывает и очень много показывает.
– Как вам кажется, актеру надо быть умным, или достаточно встретить умного режиссера и быть пластилином в его руках?
– Нет единого рецепта, это зависит от выбора самого актера. Я люблю умных актеров, сама люблю пофилософствовать, получаю колоссальное удовольствие и радость, когда открываются новые смыслы. Но одно дело – поговорить, другое – сделать это на сцене. На сцене надо жить, а не философствовать. Тогда получается по-настоящему… С умными артистами работать интересно. Умными не в плане знаний, а умными личностями со щедрыми душой и сердцем.
– Для меня спектакли Крымова – чистый модернизм по форме и чистая лирика по содержанию. Как он этого добивается? С чего начинаются его репетиции?
– На первом блоке репетиций он выстраивает каркас. Я сразу не могла это понять и привыкнуть. Мне было обидно, что меня используют, как манекен или куклу. Иди сюда, посиди здесь, посмотри туда, скажи тут… В это время он к макету целую канву пристраивает, и как я сейчас играю, как говорю, нашла ли интонацию, для него не важно. А для меня это очень важно. Я чувствую, что вру, и мучаюсь, а ему все равно, и это было поначалу очень обидно. Дмитрий Анатольевич может где-то колко пошутить, и не нужно это принимать на свой счет. Потом понимаешь: каждый начинает с того, что параллельно делает свою работу, а в процессе репетиций все объединяется.
– Что вы вспоминаете сегодня о вашей учебе? Вы ведь учились у Крымова?
– Не совсем. Я училась на первом экспериментальном курсе ГИТИСа, где собрались вместе будущие актеры, режиссеры, сценографы. Режиссеры договаривались с художниками, обменивались идеями, потом воплощали их с актерами. Дмитрий Анатольевич преподавал у сценографов, был всегда на показах и обсуждениях. Мы с ним часто общались, но актерское мастерство и импровизацию вели другие – актеры Геннадий Геннадьевич и Наталья Вадимовна Назаровы. Наталья Вадимовна сейчас сценаристка, снимает фильм, в театре поставила несколько спектаклей. Они ведут подкаст “Послушайте ГИТИС!”, где невероятно рассказывают о театре, подмечают тонкие важные вещи… Мне было интересно все. Когда меня не звали режиссеры, придумывала сама, ставила, работала с художниками. В конце второго курса Дмитрий Анатольевич пригласил меня на постановку спектакля “Смерть жирафа”. (Премьера – 12 сентября 2009 года. – Прим. автора.) Это не было приглашение в театр – просто эксперимент. Спектакль состоял из монологов на надгробье Жирафа. Я играла его вдову. В спектакль вошли написанные мной монологи. Потом Дмитрий Анатольевич снова позвал меня. Так начиналась наша совместная работа…
– Поначалу вы, наверно, не воспринимали его как своего режиссера?
– Мне сразу стало с ним интересно. Может быть, у меня были другие представления о театре. Я думала, что попаду в традиционный коллектив. Например, в “Современник”, где работала моя любимая актриса Чулпан Хаматова. Я мечтала, что приду в театр с черными кулисами, а жизнь меня повернула в другую сторону. Я не могу сказать, что Дмитрий Анатольевич вначале был такой уверенный (в хорошем смысле слова), как сейчас. Он и сейчас часто не знает, как что-то сделать, но как-то легко к этому относится. Ищет. Может нас спросить. Или остановится, сделает перерыв.
– С 2008 года вы – актриса театра “Школа драматического искусства”. С 2018 года – вместе с Крымовым в “свободном полете”.
– Нет, я ушла спустя два года после него. Пыталась с театром договориться, но потом поняла, что это бессмысленно.
– После ухода Крымова это уже другой театр? Крымовских спектаклей не осталось?
– Кажется, осталось четыре спектакля. Многие были закрыты, некоторые под разными предлогами просто не ставятся. К сожалению, театр выбрал позицию НЕ ценить Крымова и НЕ помогать ему. Остается только уйти… Я ушла в “Школу современной пьесы”, а сейчас пришлось уйти и из этого театра. Нужно как-то зарабатывать на жилье, а заработать можно только снимаясь в кино. Будучи в театре, посвящая ему много времени, ты не можешь физически участвовать в кинопроектах. Для меня это маленькая трагедия. Я встаю на какой-то новый путь и не знаю, чем все закончится.
– Может быть, все дело в режиссере. В кино вы не встретили своего Крымова…
– Какие-то роли были хорошие. Не уверена, что в кино найду Крымова. Мы, кстати, с ним недавно сняли фильм “Все нормально”. Крымов написал сценарий. Помог Павел Лунгин и его киностудия. Крымов получил грант на дебютную работу.
– Смешно про Крымова говорить слово “дебют”…
– Ему так интересно! Он говорит: “Я не знаю, что дальше. Это как-то даже страшно, потому что я никогда этого не делал”. На съемках я его о чем-то спросила, и он ответил: “Ты знаешь, как ни странно, но я не знаю”. В декабре у нас было пятнадцать смен за двенадцать дней в павильоне “Мосфильма”. Сейчас он монтирует фильм.
– Отлично, вот и решение вопроса: делайте с Крымовом кино! А вам кино интересно?
– Зависит от фильмов, в которых снимаешься. Конечно, кино и театр – два разных мира. В кино мне тоже интересно. Даже если не получаешь эстетического удовольствия, кино дает возможность выйти за рамки привычного места. Съемки – это процесс. Ты куда-то едешь, встречаешь новых людей, смотришь новые города… Кино расширяет кругозор. Я его уже за это очень люблю… Мы сейчас скачем по разным театрам. Это тяжело. Ты везде гость. Есть в этом какое-то одиночество.
– Предположим, находится меценат и говорит: “Завтра создаем новый театр”. Кого возьмете с собой?
– Вокруг нас полно талантливых артистов. Есть новые студенты, педагоги, с которыми хочется работать. Есть кого позвать. Сейчас не так много пространства для молодежи. Выпускаются талантливые режиссеры, а актер попробуй пробейся! В новом пространстве я бы создала детские студии, кружки, мы бы выкупили у “Школы драматического искусства” потрясающие, мои любимые детские спектакли Дмитрия Анатольевича. Он настолько плодовит, что его хватало бы и на свой театр, и на независимые театральные проекты. Он бы приходил к нам, что-то корректировал, кого-то звал на свои проекты. Это было бы возможно, я в это почему-то верю. Я всегда мечтала, что у меня будет свой театр, команда, где мы друг друга уже настолько знаем, что над минусами можем открыто иронизировать, где можно доверять друг другу… У нас была такая группа, а потом она, к сожалению, распалась.
– Вы говорите, что актерам трудно пробиться. Но ведь вы и сами в ГИТИС поступили с третьей попытки. Что было не так первые два раза?
– Я где-то не доросла. Я очень благодарна Евгению Борисовичу Каменьковичу. Он набирал на первый курс каких-то фриков: некрасивых, маленьких девчонок, “гномов”. Когда собрался курс, педагоги поняли, что не взяли ни одной красивой, высокой девочки. Они позвонили одной талантливой актрисе. Решили, что одна высокая красивая женщина должна быть на курсе, не одни “шпингалетики”… Внутренне я не чувствую себя каким-то правильным полноценным человеком. Ощущаю себя как ошибку. И я попала на курс, где были собраны все “ошибки”. У Назаровых была большая душа и человечность, чтобы кропотливо, с любовью, терпеливо заниматься нами-“ошибками”. Это какое-то провидение…
– Ничего себе “ошибка”. Как много ролей было у вас за эти годы! Вы ведь переиграли всех – от Огудаловой и Анны Карениной до… Ленина. Какая еще актриса может похвастаться таким репертуаром!?
– Это правда. В этом я счастливый человек. Предложить мне роль Ленина или Карениной! Мне – маленькой, несуразной… Это случилось только благодаря Крымову. Это риск, как говорит Дмитрий Анатольевич, и он всегда идет на такой риск, и мне это очень нравится. Именно через риск появляются открытия.
– Есть у вас с Крымовым будущие совместные планы?
– Сейчас в “Современнике” мы репетируем “Питера Пэна”. Питера Пена играет Гоша Токаев, я – Фея в составе с Татьяной Лялиной, замечательной актрисой “Современника”. Поиграю на сцене, о которой мечтала. А еще мы будем ставить “Дядю Ваню” в театре Пушкина, где недавно вышел крымовский “Костик”. Я играю Елену Андреевну.
– Еще одну премьеру Крымова – “Вишневый сад” – в апреле мы увидим в Филадельфии, в Wilma Theater… Как вы относитесь к кинопоказам спектаклей? Многие говорят, что в кино исчезает дух живого театра.
– Я сначала скептически к этому относилась и даже стеснялась. Но сейчас прекрасно снимают, и возникает иллюзия театра. Я как-то была на кинопоказе американского спектакля, и увидела, как замечательно играют американские артисты. Я считаю, это прекрасная возможность. Особенно в наше время, когда ездить стало нелегко со всеми пандемиями и болезнями. Мне кажется, это очень хороший шаг.
– Для любителей театра во всем мире это единственная возможность увидеть ваше творчество… Кстати, киноверсия спектакля “Все тут” отличного качества. Маша, вы в Америке были?
– Да, ездила с Дмитрием Анатольевичем лет пять назад, когда он начал преподавать в Йельском университете. Он позвал Валю Останькович – его художницу с курса – и меня. Мы ему помогали.
– Представьте себе, вы в Чикаго на премьере киноверсии спектакля “Все тут”. Что скажете зрителям перед началом сеанса?
– Хочется сразу подробнее рассказать о спектакле, режиссере, об этих людях. С другой стороны, может быть не надо ничего говорить? Зачем слова, если сейчас погаснет свет и начнется спектакль…
Nota bene! В “большом” Чикаго киноверсия спектакля “Все тут” демонстрируется 6 и 10 марта в 2.00 pm в кинотеатре The Wilmette Theatre (1122 Central Avenue, Wilmette, IL 60091). Билеты – на сайте www.wilmettetheatre.com. Все новости о проекте Stage Russia – на сайте www.stagerussia.com.