Да, вот и шестой фестиваль, в морозах и снегах, и снова, отчасти, по индивидуальной мере осторожности-ответственности, в масках на зрителях – пока артисты примеряют свои личины, в иных мерах и мерках.
Обойдемся на сей раз без вступительной риторики и истории – с отсылкой к прошлым репортажам и поводам; и за общей видом нынешнего ландшафта – отсылая к неизменным обзорам аннотаций Сергея Элькина в предыдущих номерах.
Я же, как полагается, о впечатлениях. Или даже, на сейчас, об одном. Первым же для меня в этом году – и сильном достаточно, чтобы хватило надолго, кажется, и на много всего, как оно бывает с этим-таким театром, в его редких ‘настоящих’ манифестациях, то есть чтобы было над чем и о чем рефлексировать, выдохнув, стряхнув в аплодисментах оцепененье. Впрочем, и это, наверное, всерьез потом; пока хотя бы зафиксировать момент (по извечной благородно-безнадежной привычке-задаче профессии).
В верхнем небольшом зале доброго-старого-переновляемого Biograph-а – компактный, но и достаточно высокого шага амфитеатр, чтобы видеть чуть сверху, как должно, плоскость сцены-площадки – и в центре ее тот самый, хрестоматийный ‘коврик’, задающий, по Питеру Бруку (снова я к классику приникаю, как прежде, никуда не деться, материал провоцирует, если не прямо заставляет), рамку ‘бедного театра’: вышел на площадь, бросил под ноги – вот и все, и этого достаточно. И в наш высоко- или пост-технологичный век или на таковой вкус – иногда бывает тоже. Выходит к нам на свет этакий не первой молодости и не отменной стати актер, но окажется, что кукольник par excellence, без дураков; но кучки хлама по углам-сторонам, палочки да ветошки, когда их небрежно-бережно поднимет-развернет – обернутся куклами всех родов и разрядов, и в том почти равные по силе и вкусу, что уж совсем завидно-редко. Вот первая – как обнаружится, просто сама Смерть, голова-черепушка, тросточки-кости, скелетом-подвеской: то есть, марионетка на простенькой ваге-панеле. Но как она присядет нерешительно на башмак своего мастера-кукловода, как обовьет его ногу, поднимаясь вьюном к плечам-рукам, к пространству-уровню игры-жизни… Дальше будет много разных и разного, как будто здесь задались целью вместить в час с небольшим краткую энциклопедию кукольных видов и приемов: и тростевые, и почти планшетные, как бы в рост; и маской-шлемом себя самого обратит-преобразит, и сам повиснет на канате собственным-кукольным телом. И даже, вот чудеса, в какой-то миг и традиционную ширму-ширмочку наш кукольник построит-изобразит из ничего на ходу, за ней не прячась, впрочем, в открытую, грубо-зримо-классно сыграя и в петрушек перчаточных, прямо классической парой Джуди с Панчом или иных имен-обличий, бьющего и битого – то есть, в классический же ‘грубый театр’. А затем и рядом – вполне романтический по истокам, модерный по стилевому регистру, трагедийный по регистру тональному-чувственному. Весь диапазон уместен, и как бы прямо мотивирован, уже материалом: Spleen, по мотивам или канве, но не больше, не меньше как бодлеровского «Парижского сплина», этого столь на многих и далеко вперед повлиявшего сборника стихотворений в прозе, как принято определять. Фрагменты его тут звучат в фонограмме курсивом поверх действия, в (нарочито?) детском голосе-дикции. Но и не расшифровывая их про себя, или не храня в эрудированной памяти, или даже не зная заранее, не обращая внимания на программку-аннотацию – зрелище останется самодостаточным сценическим сочинением, текстом в действии и материальной образности, разыгранным со страстным тщанием и умным мастерством, приближаясь, рискую выговорить, к образу ‘театра как такового’, все по той же хрестоматийной классификации. За что и запомнишь благодарно актерское соло Михаэля Фогеля – в классическом же дуэте с партнершей-музыкантом Шарлоттой Вилде, перемежающей гитару и скрипку с легкой минусовкой, тоже в отважном диапозоне вариаций, вплоть до знакомых нам до боли старых-главных мелодий… И от этого тоже никуда не деться, история-география этой немецкой пары или труппы, Figurentheater Wilde & Vogel, качается между Штутгартом и Лейпцигом, и между поколенческим и универсальным опытом и горизонтом.
