21 марта на экраны США выходит видеоверсия спектакля “Р” (сочинение на темы пьесы Н.Гоголя “Ревизор”) Московского театра “Сатирикон” в постановке Юрия Бутусова. На английском языке спектакль называется “The Government Inspector”. В главных ролях: Константин Райкин (Иван Александрович), Тимофей Трибунцев (Антон Антонович), Марьяна Спивак (Марья Антоновна), Алена Разживина (Анна Андреевна), Антон Кузнецов (Аммос Федорович). В большом Чикаго спектакль можно посмотреть 7 апреля в 2.00 pm в Wilmette Theatre (1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091). О создании спектакля, торжестве Зла и победе Добра — в эксклюзивном интервью режиссера Юрия Бутусова. Интервью состоялось 24 февраля 2024 года.
Ваш “Ревизор” меня совершенно поразил, Юрий Николаевич! Боль, стыд, отчаяние… — гамма чувств понятна. Я даже подумал, что на эту тему рассуждать страшно. Тем не менее о каких-то важных вещах мне бы хотелось поговорить. Начнем с самого начала. У вас ведь была идея поставить “Ревизор”, а уже потом возник текст Михаила Дурненкова, правильно?
Да, все верно. Сначала мы стали работать над “Ревизором”. У меня давно была мечта прикоснуться к этому материалу. И Константин Аркадьевич этого очень хотел. Гениальность материала, как это и должно быть в классике, состоит в том, что он рождает много ассоциаций, мыслей, чувств. Общее наше напряжение вылилось в то, что мы много говорили о пьесе, рассуждали, и наши рассуждения были сегодняшними, злободневными. Процесс размышления над пьесой — путь коллективный. В нем участвовали все артисты. Вдруг возникло ощущение, что мы должны попробовать наши кровоточащие тексты в буквальном смысле воплотить на сцене. Сначала мы стали записывать наши разговоры, а потом поняли, что необходим драматург, который бы перевел наши возгласы, мычания и размышления в драматургическую форму. Мы пригласили в соавторы Михаила Дурненкова. Он слушал наши разговоры, обрабатывал их. Процесс такого взаимопроникновения был довольно долгий. Это не рождалось легко, было тяжело. Хватало споров, размышлений, но в какой-то момент замок защелкнулся, и Миша включился в работу. Я даже помню момент, когда это случилось. Однажды утром он приехал и сказал: “Я буквально сейчас написал сцену, где речь идет о репрессиях”. По дороге он слушал по радио передачу о 37-м годе. (Тогда еще радио было нормальным.) Его это как-то подхлестнуло, и буквально за несколько минут он написал сцену, где идет перечисление репрессированных. Как-то соединились наши мысли с жизнью вокруг… Я никогда не относился к “Ревизору” как к веселой залихватской комедии. Я не хочу оспаривать никаких текстов про “героя комедии — смех” и “смех, как побеждающее все чувство”. Это, конечно, так, но, видимо, у каждого времени и каждой компании, занимающейся этим текстом, есть свои ощущения. Мне не хватало смеха, чтобы исчерпать или выплеснуть из себя чувство нашей беспомощности перед государственной машиной. Мне давно перестало это быть смешно… На репетициях было увлекательно и невероятно интересно. Создание пьесы вживую, отталкиваясь от актеров, их мыслей и чувств, — невероятная вещь! Шекспир так делал. Для меня это самое интересное — работать с текстом и вступать с ним в определенные взаимоотношения. Как правило, конфликтные. Мне кажется, этот конфликт приводит к хорошему результату. Наверно, и без конфликта можно, но мне этот конфликт-спор помогает по-новому переработать текст, условно говоря, “уничтожить” его, пропустить через себя и получить новое качество. Есть пьеса, есть я, есть актеры. В результате получается спектакль.
О ваших репетициях слагают легенды. Тимофей, Константин Аркадьевич, Марьяна — все ваши любимые актеры рассказывали, какое это наслаждение — работать с вами. Вы и сами говорите, что фраза Анатолия Васильевича Эфроса “Репетиция — любовь моя” вам понятна и близка…
Для режиссера и актера репетиция — это самое главное в жизни. Мы делаем это каждый день, и если репетиции не приносят нам радость и любовь, в них нет смысла. Каждый раз, начиная новый спектакль, я возвращаюсь к этой мысли. Это очень непросто — создать такую обстановку, чтобы включился “огонь интереса”. Сейчас у меня именно такой период. Я начал репетировать спектакль по повести Гоголя “Портрет” в Рижском Русском театре. Пьеса Аси Волошиной. Сейчас мы как раз находимся в довольно сложном периоде, пытаемся найти репетиционную искорку, которая зажжет костер…
Там ведь главный герой Чартков продал душу дьяволу и лишился таланта. История опять про “здесь и сейчас”. То, что и как сегодня происходит в путинской России. Аналогия с теми, кто сегодня продается дьяволу в России, очевидна.
Именно такой смысл. Речь идет о продаже души дьяволу.
Тогда у меня к вам вопрос пушкинский: “Гений и злодейство — две вещи несовместные?” Или все же можно служить Злу и быть талантливым художником?
Я думаю, что можно. Это трагично и, наверно, если говорить про какую-то большую дистанцию, невозможно. Но Добро приходит довольно поздно. Приходит после многих потерь и ужасов. Я верю, конечно, в победу Добра, но в каком-то краткосрочном периоде Зло может быть сильнее… Не знаю. Сейчас не хочется и, наверно, неправильно говорить про талант. Конечно, какая-то сила присутствует, но сказать, что это талант… Талант — это свет. Конечно, этот свет можно убить, продать, превратить в жестокость, убийство. Вопрос не имеет однозначного ответа. Ответ на него сложный. Очень хочется, чтобы было просто, но, к сожалению, не получается.
В спектакле “Р” в соавторы к Гоголю вы пригласили Михаила Дурненкова. Сегодня, готовя спектакль “Портрет”, в соавторы вы берете Асю Волошину. Почему? Вам нужен современный драматург, чтобы чувствовать нерв сегодняшнего времени?
Ну да, именно так. Когда нет драматурга, в этой роли выступаю я. Может быть, не в роли драматурга, потому что я не сочиняю диалоги, но, конечно, моя драматургическая композиционная работа с любым классическим текстом — это по сути то же самое. “Портрет” — повесть, а мне нужны диалоги. Мы с Асей пытаемся насытить будущий спектакль диалогами, и, конечно, они выходят из нашего сегодняшнего мира.
В случае со спектаклем “Р” вы сразу определились, кого будет играть Константин Аркадьевич, кого — Тимофей, кого — Марьяна, или пробовали разные варианты?
Были другие варианты. Я всегда проверяю артистов в разных ролях. Мне кажется, всегда могут быть какие-то неожиданности. То, что нам кажется очевидным, может быть совсем не очевидно. Наверно, таков мой путь ухода от очевидности.
Ну да, насколько было бы очевидней увидеть Райкина в роли Городничего…
Конечно, это очевидней, конечно. Он это и хотел и, наверно, об этом мечтал, но вот так повернулась ситуация. Я посчитал, что спектаклю будет важнее, чтобы Константин Аркадьевич был Хлестаковым. Возраст для меня не имеет никакого значения. Театр находится за рамками реальности. Такая сверхреальность. Мне всегда Хлестаков был симпатичен, любим. Про него говорили, что он-мол, хлыщ, черт. У меня было другое ощущение. Я чувствовал в нем какую-то боль. Именно по этой причине финал в спектакле трагический. Его отъезд — это его смерть. Хлестаков — важный для меня персонаж, несчастный сын страны, которого она перемолола и убила.
Как же все это актуально! Как вы тогда, в декабре 2021 года все предсказали, Юрий Николаевич? Войну, агрессию, расчеловечение…
В декабре двадцать первого был предпремьерный показ. Потом мы еще две-три недели дорабатывали, а настоящая премьера прошла 21 января 2022 года.
А “завтра была война…”. Жуткое предсказание всего того, что случится 24 февраля.
Так получилось. Я не мог в это поверить. Я до сих пор не могу в это поверить. В это невозможно поверить, хотя это уже длится два года. Мы говорим с вами в день, когда все началось. Невозможно поверить, что это произошло с нами. Опять неожиданная параллель с Гоголем. В “Портрете” сон накладывается на сон, смерть во сне происходит, потом — следующий сон… Какая-то сновидческая природа текста. У меня полное ощущение сна, который начался два года назад, и он не кончается, и он продолжается, и этот кошмар разрастается до каких-то уже космических масштабов. Нет таких слов, чтобы выразить степень, глубину… Нет таких слов…
Самое страшное, что для Зла дна не существует… Сегодня, с высоты февраля 2024 года, вы бы поменяли что-нибудь в спектакле “Р” или оставили все как есть?
Для меня трудно ответить на этот вопрос. Если бы я подумал, может быть, ответил бы по-другому, а вот так, навскидку, — нет, не менял бы ничего. Мне кажется, там сказано очень много. Дело даже не во мне. Все в этом спектакле работали блестяще. Я нашел кнопку, на которую было правильно нажать. Что-то заработало. Это был очень непростой, очень интересный, даже драматический процесс. Я рад этому спектаклю. Я его очень люблю. Он важный для меня. Последний, который я сделал, находясь на родине.
Финал спектакля, как он играется сегодня, — третий. Вы оставили вариант, когда “птица-тройка”, накреняясь в разные стороны, теряя управление, но не останавливаясь, несется неведомо куда и зачем… Это Россия, которая несется в пропасть, Юрий Николаевич? Спасения нет?
Нет, я так не могу говорить. Иначе я не смогу жить. Я не могу поставить точку. Куда несется? Не знаю. Несется… А варианты были разные, да. Как всегда, я проверяю много вариантов. Финал сочинился довольно быстро и довольно рано. Мне кажется, если это быстро и рано, значит, это неправильно и плохо. Мы прошли несколько путей с разным отношением к Хлестакову и его гибели. Был момент, когда я не хотел его жалеть… Про финал хочется так сказать: в смерти Хлестакова есть возможность зарождения новой жизни. Как в каждой смерти. Как сейчас, когда мы переживаем трагическую жизнь и трагическую смерть Навального, и хочется верить, что эта смерть родит надежду, родит что-то, что даст нам возможность жить.
У меня вновь появилась надежда после того, как Юля Навальная выступила с обращением…
Дай бог. Мы все в это верим. Все люди, в которых живут любовь, милосердие, добро. Мне кажется, другого пути нет и быть не может. Это какие-то очевидные вещи. Мы не можем постичь неочевидность, которая происходит. Очевидно, что любовь, милосердие, добро — это смыслы нашей жизни. И вдруг получается, что мы живем в неочевидности. Мы с открытыми ртами, как рыбы, хватаем воздух. Не хватает воздуха.
Вы являетесь не только режиссером, но и автором музыкального оформления спектакля. Музыка играет огромное значение в ваших спектаклях, но в этом — особенно. Как вы ее подбирали, какие фильтры срабатывали?
Мне трудно это анализировать. Для меня музыка в принципе и музыка в моих спектаклях не является оформлением или сопутствующим элементом. Музыка — часть полотна, где каждый цвет имеет значение: тело, голос артиста, слова, которые он произносит… Музыка — это мой способ быть в спектакле, это я в спектакле. Физическое присутствие в спектакле — это мой путь. Есть разные способы нахождения этого. Великий польский режиссер Ежи Кантор всегда был на сцене, а я нахожусь в спектакле через музыку. Путь подбора музыки довольно сложно объяснить, это просто очень-очень много работы: безостановочное прослушивание огромного количества музыкального материала. Я, может быть, даже специально для себя не фиксирую, кто написал то или иное произведение, не обращаю на это большого внимания, чтобы мне это не мешало. Это музыка Баха, и тут мы все как бы склоняем головы, или музыка неизвестного композитора, и мы автоматическим образом относимся к этой музыке с меньшим уважением. Мне кажется, тут нужно быть чистым листом и просто воспитывать в себе способность услышать в музыке эмоцию содержания. Музыка содержательна. Она имеет философское, эмоциональное, этическое, эстетическое содержание.
В случае с “Чайкой” вы участвовали в монтаже видеоверсии. Сейчас все делала команда продюсера проекта Stage Russia Эдди Аронофф. Вы довольны тем, как все получилось?
Я боюсь смотреть свои спектакли. У меня срабатывает критическое мышление, и я начинаю исправлять то, что уже снято, что довольно бессмысленно. Важно оставаться зрителем. Когда я смотрю спектакль вживую, мне это удается, а когда смотрю, образно говоря, “на пленке”, становлюсь кинорежиссером. Это другая работа. Я понимаю, что если бы я это делал сам, я бы, конечно, делал это по-другому. Но кинорежиссер — это другая профессия. Я должен оставаться зрителем. У меня есть человек, которому я очень доверяю. Это моя жена. У нее безупречный вкус, и я ей отдаю эту работу. Если у нее возникают какие-то вопросы, я подключаюсь… В “Чайке” мне очень понравилась работа команды Эдди. Он находит каких-то правильных людей. Я доволен нашей дружбой, нашим сотрудничеством.
А я ужасно доволен, что существуют видеоверсии. Понятно, что они несовершенны, понятно, что живой спектакль ничем не заменишь, но для зрителей во всем мире это остается единственной возможностью посмотреть эти спектакли. Ну а для вас единственная возможность продлить жизнь спектаклю — записать его “на пленку”. Мне кажется, здесь во всех отношениях есть положительные моменты.
Да, конечно. Многие снимали мои спектакли. Очень часто спектакли снимаются с холодным носом. Люди не включаются сами, не влезают внутрь, а без этого по-настоящему нельзя ничего сделать. В случае с Эдди я вижу серьезный подход, авторское начало, художественную попытку с помощью монтажа, ритма съемки, ракурсов дать почувствовать кинозрителю то, что испытывает зритель театральный, найти эквивалент живому дыханию сцены, ее атмосфере. Я благодарен Эдди и его команде за эту работу.
После вашего отъезда из России вы поставили два спектакля. В сентябре прошлого года — “Розенкранц и Гильденстерн мертвы” по пьесе Стоппарда в Вильнюсском Старом театре (бывший Русский драматический театр Литвы). Второй — совсем недавно (премьера прошла 2 февраля) — “Борьба за престол” по одноименной пьесе Ибсена в Trøndelag Teater в норвежском городе Тронхейм. Как вы работали с вашими актерами в “Сатириконе”, Вахтанговском, театре Пушкина более-менее понятно. Вы их прекрасно знали, понимали, кто чего стоит. А как происходит у вас кастинг в незнакомом для вас театре? Как вы подбираете нужных актеров? Как находите людей одной с вами группы крови?
В Вильнюсе это был довольно длительный процесс. Я дважды встречался со всей труппой, разговаривал, выбирал. Потом круг сократился. Прошли какие-то репетиционные процессы, в результате которых я выбрал состав. В Тронхейме была другая ситуация… Я очень внимательно стараюсь относиться к выбору актеров. Какой-то опыт у меня все-таки есть. Интуиция не подводит. Хорошая команда получилась и там, и там… У каждого театра свой уровень. Нужно понять структуру театра, его качественное понимание самого себя. В Тронхейме спектакль любопытный. Наверно, если бы это было в более привычных условиях, может быть, он был бы чуть компактней, динамичней. Какие-то “чуть” существуют. Если бы чуть больше было времени, чуть больше традиций постоянной работы над спектаклем, чем это принято в западном театре. Не буду обобщать — в Норвегии. Да, есть какие-то определенные традиции — хорошие или плохие, это другой вопрос, — которые диктуют некое свойство идущего спектакля, которые мне бы хотелось чуть изменить. Не все в наших силах! Сценографом спектакля был Александр Шишкин-Хокусай. Блестящий сценограф, один из лучших в современном театре.
Тот самый, с которым вы работали еще в театре Ленсовета?
Да, мы с ним вместе начинали, сделали много спектаклей, потом был перерыв, мы не работали вместе лет пять-шесть, и вот в этой работе мы опять вместе. Для меня это огромное счастье. Его работа замечательна! Он — большой художник.
Каково это — русскому режиссеру с норвежскими актерами ставить пьесу Ибсена? Как у российских актеров есть традиция исполнения Чехова, так у норвежских, наверно, есть традиция исполнения Ибсена…
“Борьба за престол” — пьеса совсем не затасканная. Из ранних пьес Ибсена. В России она ставилась первый и последний раз в 1906 году. В Норвегии, конечно, ее ставят почаще, но не сказать, чтобы очень часто. Пьеса сложная. В ней виден гений Ибсена, но есть много и ненужного, каких-то “излишек”. Я к этому хорошо отношусь. Мне нравится несовершенное. Мне кажется, в несовершенстве есть свои преимущества. В Пушкинском театре я делал раннюю пьесу Брехта “Барабаны в ночи”. Она считается несовершенной. Для меня ее несовершенства — огромное достоинство. В пьесе столько искренности, наивности, столько НЕмастерства, что она приобретает какое-то неожиданное качество… Сроки довольно сжатые, поэтому не до лишних разговоров. Надо все время делать дело. В этом тоже есть свои преимущества.
Вы легко перестроились на западную “сборку” спектакля?
Нет, нелегко. В Тронхейме мне сначала выделили два месяца. Я сказал, что это невозможно, и мне дали дополнительный месяц. Была плотная, тяжелая работа, четыре-пять часов в день. Эти часы ты должен работать с такой силой, такой интенсивностью, что гораздо больше устаешь, чем когда делаешь спектакль за четыре месяца. Я просто падал замертво после репетиций. Ты не можешь сказать: “Так, ребята, давайте полчасика покурим”. Это невозможно. Эти полчаса тебе вылезут потом таким боком… Так что тут еще неизвестно, какая система гуманнее: когда ты работаешь четыре месяца и репетируешь по восемь часов в день или когда работаешь в таком концентрированном виде. Я приспособился, думаю, что в грязь лицом не ударил, но это дорогого стоило. Это серьезная работа над самим собой. Я должен понимать, почему я мучаюсь. Творчество — это, с одной стороны, радость; с другой — напряжение, и мучительно бывает тоже.
Как вы трактуете главных героев пьесы Стоппарда? Кто они — Розенкранц и Гильденстерн? Клоуны в шекспировском театре или люди, которые пытаются сохранить себя в разваливающемся мире?
Вы сами ответили на свой вопрос. Конечно, для меня они никакие не клоуны. Эта история не периферийная, это не вывернутая наизнанку пьеса Шекспира, когда второстепенные герои становятся главными и как будто не понимают, что с ними происходит. В моем понимании это трагические персонажи, которые все прекрасно понимают. Они пытаются найти выход, остаться живыми, но получается плохо. Для меня Розенкранц и Гильденстерн — абсолютно самостоятельные фигуры. Я не рассматриваю эту пьесу как парафраз “Гамлета”. Это отдельная для меня пьеса.
Можно ли ожидать гастроли ваших спектаклей?
К счастью, к спектаклю Вильнюсского Старого театра есть внятный интерес. Театр получил приглашение, и в ноябре мы должны отправиться на гастроли во Францию. Запланированы восемь спектаклей в театре Les Gémeaux (город Со, южный пригород Парижа. — Прим. автора.) Довольно крупный театр, который принимает гастролеров. Туда приезжают хорошие театры из Европы. Там показывали “Анну Каренину” Туминаса, спектакли Остермайера. Надеюсь, все состоится. К спектаклю в Тронхейме тоже есть интерес, но я пока не знаю, что из этого получится.
Как вам идея объединения находящихся в изгнании театральных деятелей под одной крышей? Думали создать что-то типа Русского Свободного театра (по аналогии с Белорусским Свободным театром) с базой в одной из европейских столиц, где ставили бы вы, Крымов, Кулябин, Серебренников?..
Я — мало инициативный человек в этом смысле, но знаю, что какие-то движения в этом направлении есть. Знаю, что Кирилл сейчас что-то пытается сделать в Гамбурге, как-то объединить актеров, пригласить режиссеров. В Белграде что-то такое готовится… Надеюсь, получится. Что-то бродит в воздухе. Какая должна быть организационная структура — я вряд ли возьмусь на эту тему рассуждать. Посмотрим. Не будем загадывать.
Конечно, хотелось бы, чтобы и русскоязычная Америка не осталась в стороне. Никакой отмены русской культуры здесь и близко нет. Сегодня вечером мы идем на концерт Чикагского симфонического оркестра. В программе — музыка Чайковского, Мусоргского, Шостаковича. И Чехов по-прежнему ставится каждый сезон в театрах Чикаго и по всей стране.
Везде есть свои нюансы. Не так все просто. Некоторые страны столько натерпелись от имперских замашек России, что сложнее относятся к русской культуре. Я все понимаю. Понимаю, почему так. Слишком серьезная история. Слишком много зла. Обижаться тут глупо и бессмысленно. То, что вы говорите, меня страшно радует. Огорчает, когда бывают какие-то отмены, а они все-таки бывают. Я знаю, что в Вильнюсе Чайковский пострадал, Стравинский. Не думаю, что Стравинский этого заслужил, но тем не менее. Я полагаю, это краткосрочные явления, которые, безусловно, уйдут. Как можно быть без Стравинского? Не может человек быть без Стравинского. И без Пушкина. Ни русский, ни украинец, ни американец, ни еврей. Мы из одного теста, земли, воды, праха. Мы оттуда все. А деления все эти от дьявола.
Nota bene! В большом Чикаго спектакль Московского театра “Сатирикон” “Р” (“The Government Inspector”) демонстрируется 7 апреля в 2.00 pm в Wilmette Theatre по адресу: 1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091. Билеты — на сайте https://ticketing.useast.veezi.com/purchase/18732?siteToken=eym1b8zj89qyb17se01zmgtfww. Все новости о проекте Stage Russia — на сайте www.stagerussia.com.
