Художник Адомас Яцовскис — человек, без которого невозможно представить себе спектакли двух выдающихся литовских режиссеров: Эймунтаса Някрошюса и Римаса Туминаса. В эксклюзивном интервью нашей газете Яцовскис рассказывает о совместной с ними работе, вспоминает о своих первых спектаклях и признается в любви к Рембрандту. Интервью приурочено к американской премьере видеоверсии спектакля Римаса Туминаса “Война и мир”. Спектакль идет на русском языке с английскими субтитрами. Видеоверсию представляет компания Stage Russia HD — Art Seen Films (продюсер — Эдди Аронофф).
Адомас, как вы отнеслись к идее Римаса инсценировать, как мне кажется, невозможное — четырехтомную махину Толстого?
С испугом, настороженностью и… одобрением. Я чувствовал, и Римас говорил об этом, что это будет его последняя работа в Москве. Он долго готовился, много читал. Мы не спешили, обдумывали разные идеи…
С чего началась ваша работа?
С обсуждения. Я предложил ему минимум декораций. Я всегда это предлагаю, люблю, когда мало декораций. Я предложил ему сделать огромную стену. Россия необъятная, роман необъятный, и на сцене надо было сделать что-то необъятное и вместе с тем простое. Римас тоже хотел простоты. Когда я предложил ему вариант стены, он сразу согласился. Я делал стену очень-очень долго. Как-то трудно шла работа. Я сделал, наверно, двадцать разных стен, а потом остановился на самой простой. Стена двигается в зависимости от мизансцен. То приближается, доезжая до авансцены и покрывая все зеркало сцены, то уезжает вглубь. Еще она меняет углы. То одной диагональю стоит, то другой. Когда она наезжает из глубины, это производит сильное впечатление.
Стена как элемент действия. Я сразу вспомнил занавес Давида Боровского в “Гамлете” на Таганке, который тоже двигался и был элементом действия.
Да, наши сценографии сравнивали, но стена — совсем другое.
В одном из интервью вы сказали: “Я пытаюсь создать атмосферу спектакля. Пространство. Я вообще хочу делать не декорации, а среду обитания”. Как это происходит, Адомас? Это можно объяснить словами?
Не знаю, как описать. Приходит мысль в голову, а как — понятия не имею.
Вы работали и дружили с Римасом Туминасом тридцать лет. Каким он был в жизни?
Он — хороший человек. (Говоря о Римасе Туминасе, Адомас употребляет настоящее время. — Прим. автора.) Добрый. Мы дружили. Он — железный человек. У него огромная сила воли, он умеет держать себя в руках. Я уже не говорю, как он держался, когда болел. Работа продлевала ему жизнь. Он — трудоголик, а я — его полная противоположность. У него есть хутор с огромным садом. Он там работает и всю семью заставляет работать. Я ему говорю: “Римас, сиди на террасе и смотри, как деревья растут, как облака плывут”. Нет, ему надо работать и работать. Прошлым летом он мне сказал, что купил молот. Ему надо было камни колоть. Он сказал: “Знаешь, я молот поднять не могу, у меня совсем сил нет”… У меня недавно тоже появился хутор. Он меня научил, как яблони сажать. Я сказал, что мне надо две яблони и одну вишню. Он не поверил: “Ну что ты, десять яблонь надо”.
На каком языке вы говорили?
На литовском. Иногда вставляли русские слова. Ругались по-русски.
Бывали случаи, когда вы с ним спорили?
Всякое бывало. Последний наш спектакль — “Сирано де Бержерак” в театре Гешер. Обычно я всегда предлагаю вариант сценографии, а тут он предложил мне свой вариант и рассказал, какую хочет декорацию. Мне не понравилась его идея, я почувствовал, что ему самому будет некомфортно. Я ему предложил два своих варианта. Он подумал и согласился, но выбрал тот, который мне меньше нравился.
Недавно в Чикаго были гастроли театра Гешер со спектаклем “Не оглядывайся назад”. Был большой успех!
Этот спектакль Римас репетировал в Гешере параллельно с “Анной Карениной”. Я был в это время в Израиле и немного посоветовал ему в плане декораций.
Мне кажется, что на творчество Римаса в какой-то степени повлияли фильмы Федерико Феллини?
Возможно, где-то какие-то отдельные мазки. Это видно в спектакле “Не оглядывайся назад”. Параллели с Феллини можно найти еще в одном спектакле Римаса — “Минетти”. Он идет на Малой сцене Вахтанговского театра. Достойное сравнение: Феллини — великий режиссер.
Вы много спектаклей сделали вместе с Римасом. Какой из них вам запомнился больше остальных?
Мой самый любимый спектакль — “Улыбнись нам, Господи”.
До того, как я увидел этот спектакль, я думал, что ваша сценография будет в стиле Шагала.
Я себе поставил задачу, чтобы НЕ было похоже на Шагала. Это самое легкое, что можно было придумать, — поработать в стиле Шагала. “Скрипача на крыше” часто оформляют под Шагала. А надо по-другому.
В московском спектакле у вас ведь сохранилась вильнюсская сценография…
Да, в Москве было то же самое. Только в Москве это стоило миллионы рублей, а в Вильнюсе — копейки… Литовский вариант лучше. Он легче, не такой тяжеловесный, более европейский… Декорации возникли из книги фотографий Романа Вишняка со сценами из еврейской жизни в местечках Польши и Литвы. Одна из них была такая: еврей лежит на деревянном ящике. Я показал Римасу эту фотографию и предложил сделать нечто похожее. Он согласился. Так возникло пространство сцены… Мы этот спектакль возили в Нью-Йорк, Бостон и Торонто.
Я как раз был на спектакле в Нью-Йорке.
Самый лучший спектакль Римаса — все-таки “Война и мир”. Я думаю, это вершина Римаса. Вы видели “…Онегина”?
Да. Прекрасный спектакль.
Спектакль “Война и мир” сделан в стилистике “…Онегина”, но лучше.
Как вы отнеслись к решению Римаса возглавить Вахтанговский театр?
Я его отговаривал. Я знал, что Вильнюсский Малый драматический театр пойдет без него вниз. Так и случилось. Его редкие наезды и руководство по телефону — совсем не то. После отъезда в Москву он сделал, кажется, только один спектакль в своем вильнюсском театре. Не самый удачный… Я отговаривал, но Римас понимал, что ему нужно большее пространство, больший масштаб. Мы сделали в Вильнюсе “Улыбнись нам, Господи”. Он был только на гастролях в Германии. А московский спектакль объехал полмира.
Но без вас он работать не мог, все время вытягивал на свои спектакли…
Он мне два раза изменил, но я ему тоже пару раз изменил. Правда, я изменял с оперными режиссерами и хореографами… Мы делали с ним оперы в Большом театре и в Музыкальном театре Станиславского.
Как отличаются спектакли в оперном и драматическом театрах?
Они очень разные. В оперном спектакле важна музыка. Римас не очень умел работать в оперном театре, трудно погружался в мир оперы, но в итоге спектакли получались. То, что хорошо в драме, в опере плохо, даже смешно, а то, что хорошо в опере, плохо в драме. Приемы из драматического театра, перенесенные в оперу, не работают. Музыка не позволяет. Сейчас девяносто девять процентов режиссеров в Европе стараются осовременить оперу, перенести время действия, место действия, дать в руки героям телефоны, и т.д. А современность в мозгах должна быть, а не в телефоне и не в одежде. Я так считаю. Мы не пытались осовременить оперы.
Говоря о музыке в драматическом театре, к вашему дуэту с Римасом надо добавить композитора Фаустаса Латенаса, еще одного сотворца спектакля.
Замечательный композитор. Фаустас мне говорил: “Покажи мне макет, чтобы я знал, какую сочинить музыку”. А я в ответ шутил: “Фаустас, дай мне музыку послушать, чтобы я знал, какой макет делать”. Он приходил ко мне в мастерскую смотреть макеты… Для “Войны и мира” музыку сочинил Гиедрюс Пускунигис. Фантастическую музыку написал! А Римас все предвидел. Он сделал очень антивоенный спектакль.
Он угадал направление движения России?
Там есть военные сцены, ведь в романе войны много. Римас войну показал через одного актера. На сцене — один человек и огромная стена. Римас гениально сделал эту сцену. Вот сказал это слово, хотя я его не люблю — предпочитаю заменять “гениальный” на “талантливый”.
Это не он один сделал — это сделали вы вместе! Вы ведь соавтор спектакля!
Я бы не хотел такие лавры себе присваивать. Я ему сделал пространство. Конечно, он со мной советовался и с Анжеликой Холиной советовался, нашим хореографом, но концепцию спектакля придумывал сам. Иногда что-то я подсказывал. По-разному… С “Войной и миром” было так. Я привез макет в Москву в самом начале июня 2021 года, и он сделал прогон в репетиционном зале. Я ему сказал: “Римас, все, спектакль есть”. Потом за три месяца сделали стену. Я прилетал, смотрел, как идет работа, заставил переделывать, перекрашивать. В конце августа Римас прилетел в Москву, осенью начались финальные репетиции. Премьера состоялась 8 ноября 2021 года. Премьерный сет играли четыре дня подряд.
Вы следите за жизнью спектакля после премьеры? Корректируете по ходу дела?
В Москве такого не получалось — я ведь уезжал оттуда после премьеры. В Вильнюсе когда был молодым — следил всегда. Потом уже не так. Устал от театра.
Как можно устать от театра?
Мне уже хватит. Я больше не буду работать в театре. Я отказал двум режиссерам в Вильнюсе. Хочу опять из театрального художника стать просто художником. Я рисую картины, и мне этого хватает. Я хочу сделать выставку через год. У меня полно белых холстов.
Как получилось, что вы стали театральным художником?
Вначале я поступал в Вильнюсский художественный институт на отделение витражей. Но дело в том, что у сценографов преподавал мой любимый живописец Аугустинас Савицкас. Я только из-за него пошел на сценографию. Он — замечательный художник и замечательный человек. Будь он в Европе, был бы всемирно известен. Его мама — еврейка, погибла в Каунасском гетто. Там же погиб его старший брат. Его отец был литовским дипломатом. Аугустинас родился в Копенгагене. Я хотел у него учиться, поэтому случайно стал театральным художником.
В одном из интервью вы сказали, что вы — счастливый человек, ваши родственники не погибли в гетто. Все выжили…
Да. Я — еврей, не литовец. Моя фамилия Яцовский. ЯцовскиС — литовский вариант. Имя Адомас — по-литовски Адам. Моя семья жила в Каунасе. Папа служил в литовской армии, которая потом, когда советские войска оккупировали Литву, интерполировалась в Красную армию. Всем моим родственникам как-то удалось эвакуироваться из Литвы. Когда они вернулись, поселились в Вильнюсе. В Вильнюсе я родился и прожил всю жизнь.
Вам приходилось сталкиваться с проявлениями антисемитизма в Вильнюсе?
Нет, но приведу вам такой случай. Одно время я был главным художником Молодежного театра. Меня надо было утвердить в Министерстве культуры. Когда главный режиссер Даля Тамулявичюте пришла с моей кандидатурой, ей сказали: “Ты что, литовца не могла найти?” Дело было в 1978 году. Но вообще — нет. Я дружу с литовцами.
Вы помните первый, оформленный вами спектакль?
Помню, конечно. “Фрекен Юлия” Августа Стриндберга в Шяуляе. Я вернулся из армии, не было работы. Какое-то время работал в кинотеатре, “малевал” афиши. Мой однокурсник, который часто работал в Шяуляе, предложил мою кандидатуру режиссеру. Параллельно в Каунасе я работал над сценографией спектакля “Незнакомец” по пьесе Зорина. Через много-много лет (лет десять назад) я встретил Зорина в кабинете Римаса и рассказал ему об этом. Зорин сказал: “Да-да, я помню спектакль в Каунасе”… Потом я работал художником на телевидении, а потом меня пригласила Даля Тамулявичюте. Она руководила Молодежным театром Литвы, в котором с 1979 года работал Някрошюс. У него я учился театру. Я проработал там художником пятнадцать лет. Вскоре параллельно начал преподавать в Академии художеств в Вильнюсе. Потом из театра я ушел, да и театр развалился. Някрошюс ушел, и театр пошел на дно.
Вам не нравится слово “гениальный”, но я бы сказал, что вы работали с двумя гениальными режиссерами: Някрошюсом и Туминасом.
Понимаете, я избегаю этого слова, потому что я тогда не буду знать, как назвать Моцарта или Пушкина. Они для меня гении, а эти — очень талантливые.
Что было у Някрошюса с Туминасом общего, и в чем они различались?
Я видел ранние спектакли Римаса. Они были более камерными. Туминас постепенно достиг своего уровня, а Някрошюс сразу, мгновенно. Вся Литва была на ушах от его спектаклей. Люди стояли ночами, чтобы купить билеты, с вечера занимали очередь… То, что делает Римас, по стилистике похоже на ранние спектакли Някрошюса, а Някрошюс ушел в постмодерн. У Някрошюса обилие метафор — у Туминаса метафор намного меньше. Я люблю более раннего Някрошюса. Конечно, его шекспировская трилогия очень сильная, но она мне меньше нравится, чем, скажем, “Квадрат” или “Пиросмани”, или “И дольше века длится день”. Когда Някрошюс перешел в постмодерн, мне это стало нравиться меньше. В театре мне должно быть не только интересно — происходящее на сцене меня должно волновать.
В беседе со мной Римас сказал: “Театр — это праздник. Праздник жизни”.
Туминас умел красиво выражаться.
В отличие от Туминаса Някрошюс всегда говорил о театре как о серьезной работе ума.
Театр — это адский труд. Никакой не праздник. Может, для зрителей это праздник, но для режиссера — адский труд. Я помню, как Някрошюс приходил с придуманной сценой. Ночами не спал, раздумывал, приходил, делал, а потом говорил, что это никуда не годится и все переделывал заново. И у Римаса все шло очень трудно. Праздник — это он для красного словца сказал. Одна моя приятельница говорит: “Я иду в театр — это для меня праздник”. Я ее спрашиваю: “А если спектакль плохой — тоже праздник?” — “Для меня — да.” А для меня плохой спектакль — мука.
Почему ни Някрошюс, ни Туминас не воспитали учеников? Они ведь так и остались гениальными одиночками, правда?
Они оба преподавали — Римас больше, Някрошюс меньше. Римас в Литве воспитал три поколения артистов, которые сейчас успешно работают в театрах. Ученик Римаса Анатолий Шульев сейчас возглавляет Вахтанговский театр.
Вы говорили, что Малый театр упадет после ухода Римаса. То же самое происходит сейчас в Вахтанговском…
Абсолютно. Когда Римас только начинал работу, в начале сезона он произнес речь. (Римас умел речи говорить по часу и больше.) Он сказал, что хочет сделать Вахтанговский театр лучшим в Москве. Так и получилось… Пока все держится на спектаклях Римаса. Уберите их, и театр развалится.
Я помню, в советские времена театралы говорили о театре Юозаса Мильтиниса в Паневежисе. Я, к сожалению, не застал расцвета этого театра, при мне им руководил Банионис. А театр Някрошюса я помню. Ездил из Минска в Вильнюс на “Три сестры”. Помню, чуть ли не один сидел в зале в наушниках — спектакль шел на литовском языке. Помню, было еще одно громкое имя — Йонас Вайткус. Он много интересного ставил в Каунасе и Вильнюсе. Что происходит с литовским театром сегодня?
Вайткус и сейчас работает. Сейчас в Литве главная звезда — его ученик Оскарас Коршуновас.
Откуда в такой маленькой стране такие великие театральные традиции?
Непонятно. У меня был друг в Москве — Сергей Бархин.
Знаменитый театральный художник…
И мой ближайший друг. Он тоже спрашивал меня, откуда они взялись — Някрошюс и Туминас? Оба из деревни, оба из бедных семей. Это невозможно понять… Мильтинис воспитал очень хороших актеров. С Банионисом я работал. В 1983 году мы делали “Амадеус” по пьесе Шеффера. Он был режиссером, я — художником. Средний спектакль получился… У режиссера по-другому голова работает. Не так, как у актера. Из актера почти никогда не получается хороший режиссер. Я почти не видел таких примеров.
Кстати, об актерах. Когда вы работали с Римасом, актеры играли какую-то роль в подготовке спектаклей, или они были только исполнителями?
Когда Римас показал им макет “Войны и мира”, один актер сказал, что на этой стене можно будет проекции показывать. Реакция Римаса была мгновенной: “Вон из зала”.
Римас с ними особенно не церемонился?
Ну он так сказал, в шутку. Мы никогда в жизни не использовали проекции. Даже не начинали говорить на эту тему. Была аксиома — проекций не может быть. Как сказала одна хорошая литовская критикесса: “Проекции используют только режиссеры-импотенты”. Я с ней согласен.
У актера есть мечта о несыгранной роли, у режиссера — о непоставленном спектакле. А у вас не было мечты о несозданной декорации?
Нет. Никогда не было. Последние сорок лет я работал с хорошими режиссерами, и у меня была возможность воплотить свои идеи. Когда я с Римасом работал, думал, что с меня хватит, надо живописью заниматься, а я трачу время на такие пустяки, как театр. Но когда хорошая пьеса — грех отказываться.
Кто ваши кумиры в живописи?
Их очень много. Конечно, Шагал, Модильяни, Пикассо (не весь). В Москве как-то была выставка “Москва-Париж”. Там были все лучшие французские и русские художники. Мне Сережа Бархин говорит: “Самый лучший — Филонов”. А для меня самым лучшим стал “Автопортрет” французского художника Жоржа Руо. Но самый великий, самый глубокий художник — Рембрандт. “Возвращение блудного сына” — великая картина. В Эрмитаже можно разглядывать ее часами… Я был в Европе на выставке Модильяни, и меня поразили его скульптуры. Фантастика! Работ тридцать, в основном, головы. Он оставил занятия скульптурой из-за больных легких.
Какие места вы особенно цените в вашем родном Вильнюсе?
За последние годы Вильнюс изменился. Он превратился в абсолютно европейский город. Жил я всегда в центре, работал в Старом городе, рядом с Академией художеств, у костела святой Анны. Я любил гулять пешком по Старому городу. А мастерская моя в самом центре, “центрее” не придумаешь. Лет десять назад моя приятельница-галеристка зашла ко мне в мастерскую отобрать картины для выставки. Мастерская была в полуподвале. Она пришла в ужас. “Такой художник в такой маленькой мастерской!” Тогда я задумался, что пора поменять мастерскую, и переехал. На старом месте я сделал все свои лучшие работы. Сейчас там работает мой сын — тоже театральный художник.
Он пошел по вашим стопам?
Ну как бы. Я его не учил — у него был другой преподаватель. Хороший художник, в основном, кукольного театра. Мой сын уже взрослый дядька — пятьдесят с кусочком. Пытаюсь советовать иногда, но не всегда меня слушают. Он работает постоянно с Анжеликой Холиной.
А вы воспитали достойных учеников?
Все молодые художницы, которые сейчас работают в Литве, — мои ученицы. Я преподавал в Академии художеств двадцать пять лет.
Почему ушли?
Надоело. Приходилось часто ездить в Москву, многое пропускать в Академии. Устал.
Если бы вы оказались в Чикаго на премьере видеоверсии “Войны и мира”, что бы вы сказали зрителям перед сеансом?
Римас бы сказал красиво. Я так не умею. Могу только сказать, что спектакль антивоенный и очень хороший. Лучший у Римаса. Его стоит посмотреть. У меня есть друг в Москве — художник Зиновий Марголин. Он был на премьере “Войны и мира”. Спектакль длится почти пять часов, а Зорик — достаточно циничный человек, но театр понимает очень хорошо. Я спросил у него: “Тебе не надоело?” Зорик мне говорит: “Я бы с удовольствием еще два часа смотрел. Я не мог оторваться”. Этот спектакль должен был быть в Тель-Авиве, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Бостоне, Торонто. Все было договорено, декорации уже были в Хайфе. И началась война. Стоп-машина. Декорации поехали назад, а театр отправился в Челябинск и Красноярск. Еще в Шанхай заехал в августе прошлого года. Мы как раз с дочкой Римаса заканчивали там “Вишневый сад”. Римас начал репетиции с китайскими актерами, но не успел закончить.
От себя добавлю. После 24 февраля 2022 года — начала широкомасштабной агрессии России против Украины — Римас Туминас выступил против войны, улетел из Москвы и больше в Россию не возвращался. Он умер 6 марта 2024 года в Италии.
Nota bene! В большом Чикаго спектакль “Война и мир” демонстрируется 18 мая в 1.00 pm в Wilmette Theatre (1122 Central Ave, Wilmette, IL 60091). Спектакль идет на русском языке с английскими субтитрами. Билеты — на сайте ticketing.useast.veezi.com/purchase/20826?siteToken=eym1b8zj89qyb17se01zmgtfww&fbclid=IwY2xjawJj5OFleHRuA2FlbQIxMAABHnOtpucTEZYvow853mYvs0miKhGtHW0rRGlyE-axefog4XhoYu-djTLMPwjC_aem_KnPTQE2uW0lkHV7pg25Cpw.
Оставьте первый комментарий