Как известно, в Чикагском русском литературном салоне Аллы Дехтяр возможно все! В Салоне читали стихи и пели песни, играли на фортепиано и гитаре, смотрели фильмы и фрагменты балетов. 11 октября Салон на один вечер из литературного превратится в ОПЕРНЫЙ. Мы встретимся с кандидатом искусствоведения, оперным критиком Вадимом Журавлевым. Специальная гостья вечера – знаменитая оперная певица Алиса Колосова. Невероятно, но факт: за день (!) до премьеры новой постановки “Луизы Миллер” Дж.Верди в Лирик-опере Чикаго Алиса согласилась встретиться с нами и рассказать все подробности будущего спектакля. Все, что вы хотели спросить об опере и оперном мире, – только один вечер, из уст Певицы и Критика! Тема вечера – “Конец эпохи примадонны”. Вадим Журавлев знает про оперу все! В девяностые он публиковал свои рецензии и обзоры в “Независимой газете”, “Ежедневной газете”, газетах “Коммерсант”, “Сегодня”, “Ведомости”, журналах “Огонек”, “Итоги”, “Афиша”… С 2002 по 2009 годы возглавлял Отдел творческого планирования Большого театра России. В 2010-18 годах работал музыкальным редактором программы “Сати. Нескучная классика” на канале российского телевидения Культура. С 2009 года – советник президента Международного дома музыки. Автор книг “Дмитрий Черняков. Герой оперного времени” и “Конец прекрасной эпохи”. Полтора года назад Вадим Журавлев открыл свой YouTube канал “Сумерки богов”. По состоянию на 22 сентября у канала десять тысяч подписчиков – прекрасная динамика! В эксклюзивном интервью вашему корреспонденту Вадим рассказывает о теме предстоящей встречи, слезах Роберта Уилсона и о том, почему опера – это всегда интересно!
– Почему вам кажется важным поговорить на тему “Конец эпохи примадонны”?
– Сегодня мы живем в мире, в котором институционально исчезает Примадонна – явление, которое всегда было свойственно оперному искусству. Мы видим, как оперные певицы самого высокого уровня по своему поведению становятся неотличимы от звезд рок– и поп-музыки. Сегодня певицы обнажают свою личную жизнь, выкладывая каждый день фотографии в Instagram, показывая, как и что они едят, во что одеваются и в чем репетируют. В наше время происходят существенные культурологические процессы, о которых мало кто задумывается. Я пытаюсь понять, почему это происходит. Сегодня оперный театр может быть средством продвижения новых театральных идей, может пытаться вызвать какие-то человеческие эмоции. С другой стороны, по-прежнему полно публики, которая воспринимает театр как средство проведения досуга, как место, куда можно красиво одеться, надеть бриллианты, выпить шампанское… Опера, как развлечение или, как сейчас говорят, “развлекалово”; сходить в оперу – то есть “приятно провести вечерок”. Поскольку для меня опера – один из смыслов жизни, я категорически против того, чтобы так воспринимать оперный театр. В опере сегодня можно получить новые смыслы, идеи, катарсис в конце концов, а катарсис невозможен под шампанское и легкую музыку. Новые смыслы должны сопровождаться внутренней работой как артистов и постановщиков, так и зрителей. Процесс этот двусторонний… Я думаю, американское оперное искусство принадлежит к искусству развлечения. Мне кажется важным в Америке рассказать людям, что это может быть не так.
– Как вы думаете, разговор будет интересен не только знатокам оперы?
– Я регулярно читаю лекции, они – не академические, а популяризаторские. Я помогаю людям подготовиться к встрече с теми или иными произведениями, занимаюсь исследованием процессов, происходящих в оперном театре. Тема, которая меня интересует, – режиссерские интерпретации. Сегодня ландшафт режиссерской оперы так велик, что в нем можно потеряться. Я стараюсь все систематизировать и объяснять, что, как и почему. Я вижу свою задачу в том, чтобы открыть людям дверь в оперу даже, если они ее никогда не любили и считали, что оперный театр – место, где толстые старые тетки поют бесконечно длинные арии молодых девушек. На самом деле, опера – прекрасное искусство. Двери в оперу открыты для всех.
– Как возникла опера в вашей жизни?
– В нашем советском детстве всех когда-нибудь кто-то приводил в театр. Я был сражен, когда первый раз попал в музыкальный театр. Не помню, даже, что это было, но с этого момента я стал слушать пластинки. Согласитесь, в те времена это тоже было непросто… Нет ни одного другого искусства, которое так полно могло бы вобрать в себя все остальные виды, как опера. Все-таки не зря великий композитор Рихард Вагнер сказал, что опера будущего – “Gesamtkunstwerk”. Это произведение, все составляющие которого работают на единую цель. Мне до сих пор кажется, что нет ни одной более законченной эстетической концепции. Для меня нет ничего прекраснее полноценного спектакля, в котором есть абсолютный синтез, все качественные составляющие: музыка, сценография, режиссура, актерские работы… Несколько раз за последние годы в драматическом театре я ловил себя на мысли, что не могу смотреть “Бориса Годунова” Пушкина. Не хватает музыки Мусоргского, которая говорит намного больше, чем текст. Конечно, не ко всей классике это относится. Нет оперы “Ромео и Джульетта”, равной пьесе Шекспира, но драма “Отелло” без музыки Верди для меня “голая”.
– Вы печатали статьи в разных периодических изданиях. Я хорошо помню ваши рецензии в “Независимой газете” в девяностых. Почему в 2002 году вы ушли из печатных СМИ?
– Мне стало скучно. В девяностых мы стали с нуля создавать газетную критику на темы культуры. В советских газетах этого не было! Не было колумнистов ни по какой теме. Тогда лживым было все, даже балетная критика. Каждая статья заканчивалась примерно так: “Спектакль начинает жить, и, конечно, со временем он станет лучше”. У нас, молодых критиков, было такое “донкихотство”, а нас спрашивали: “Кто дал вам право?”. Сегодня, кстати, мы вернулись в те же времена. Периодически я слышу тот же вопрос: “Кто дал вам право?”. В девяностые газеты начали скупать олигархи, в них появилась некая культурная политика, а в начале двухтысячных началось закручивание гаек. Тогда еще не была так разнообразна музыкальная жизнь, не было большого количества гастролирующих артистов. У меня в какой-то момент возникло ощущение, что я написал обо всем, что есть интересного в Москве, Питере, других городах… Я считал и считаю, что нет ничего важнее, чем говорить правду, с открытым забралом выступать против халтурщиков. Сегодня происходит то же самое, что и в советские времена. Статьи выходят, но меньше всего они походят на критику, анализ. Скорее, они похожи на панегирик.
– С 2002 года вы стали работать в Большом театре. Расскажите немного об этом периоде в вашей жизни.
– В Большой театр я пришел после того, как написал большую статью о переменах в руководстве театра, но ничего не поменялось на уровне концепции. В Большой театр пришел новый генеральный директор, потом – молодой главный дирижер Александр Ведерников, но то, что они сделали в первом сезоне, выглядело так же старомодно, как и раньше. Меня всю жизнь преследует абсолютно утопическая идея: когда-нибудь Большой театр будет похож на любой другой мировой оперный центр, он будет работать по тем же принципам, в Москву будут приезжать большие дирижеры, режиссеры, певцы… В сознательном возрасте я застал конец советской эпохи Большого театра. Там были великие певцы, но в целом это был труп, который сильно попахивал. В тот момент, когда открылись границы и все великие певцы стали уезжать на Запад, в Большом театре было очень плохо. Те певцы, которые в тот момент выходили на сцену, не соответствовали даже стандарту второго уровня… Когда я написал эту статью, меня позвали в Большой театр и предложили попробовать что-то сделать. Продолжая верить в утопию, что там можно что-то сделать, я пошел. Почти семь лет, которые я проработал в Большом, для меня – святые воспоминания. За это время мы сделали очень много. Своим величайшим достижением я считаю показ спектакля Роберта Уилсона “Мадам Баттерфляй”. Пять лет он шел в Большом театре – в еще старом Большом, где декорации рисовали на ткани. И вдруг Уилсон с его двадцатипятитонными станками, где вручную наклеена настоящая речная галька! Эксперимент показал (я с этим ощущением теперь живу), что когда перед людьми, даже самыми “совковыми-кондовыми”, ставишь необычные задачи, это вдруг неожиданно приносит невероятные плоды… Я ездил к Уилсону, уговаривал его. Общение с такими людьми непростые. Уилсон – человек, как бы это сказать помягче, очень в себе. Он приехал за две недели до премьеры (до этого работали его ассистенты) и увидел, какие технологические решения были придуманы театром для того, чтобы спектакль состоялся. Во всем мире есть стандарт: размер лифта – 6 метров. Из таких элементов состоят декорации. Лифт на новой сцене Большого театра был построен размером 5 метров 40 см. Станки не помещались. Мы не могли взять в аренду многие спектакли, потому что они просто не вошли бы на сцену. С такой глупостью приходилось сталкиваться каждый день и каждый день решать идиотические задачи, типа: “Как впихнуть декорации в лифт?” И вдруг приезжает Уилсон и видит, как мы победили. Под “мы” я имею в виду весь театр, ибо это – процесс коллективный… Когда он увидел, что мы сделали, он был потрясен, не мог поверить, что это возможно. На премьере он плакал у меня на плече и говорил: “Я, мальчик из Техаса, в детстве читал про Большой театр и никогда не мог представить, что буду в нем работать”. Это говорит Боб Уилсон, который работал в Париже, Ла Скала, который два дня в Метрополитен-опере показывал “Эйнштейна на пляже” Гласса!.. Слезы Боба после “Мадам Баттерфляй” – то прекрасное, что до сих пор заставляет меня счастливо вспоминать те времена… Мне повезло в жизни. Я придумывал истории, которые в тот момент воплощались. У нас был фантастический спектакль Петера Конвичного “Летучий голландец”. Совместная постановка с Баварской оперой. Мы планировали этот спектакль в Большом театре на 2004 год, а Баварская опера думала приглашать Конвичного на два года позже. Я полетел в Мюнхен. Баварскую оперу возглавлял удивительный человек – сэр Питер Йонас. Долгие годы он руководил Английской национальной оперой. На заре перестройки этот театр приезжал на гастроли в Москву со спектаклем молодого Паунтни, барочным спектаклем Хитнера и спектаклем Миллера “Поворот винта”. До этого к нам привозили приглаженные, классические спектакли, и вдруг – настоящий постмодерн! Для меня это был шок и большой прорыв в сознании. Я понял, какую оперу хочу видеть… Йонас был смешной. Ростом метр девяносто, худющий, седой и всегда в красных носках. Они с женой в двухмесячном отпуске ходили пешком от Варшавы до Лиссабона. Это был “wandern”, как говорят немцы. Они шли, спали на сеновалах, переходили через горы… Удивительный был человек, с большим видением оперы. И Английскую национальную оперу, и Баварскую государственную оперу он превратил в безумные очаги лучшего, передового искусства. При встрече я ему сказал: “Вы знаете, сэр Питер, вы привозили в Москву “Макбета”, и это осталось моим лучшим воспоминаниям”. Он растаял и сказал: “Давай сделаем “Летучего голландца” тогда, когда тебе нужно”… Помню, я впервые приехал к генеральному директору Метрополитен-оперы Питеру Гелбу с генеральным директором Большого театра и его переводчицей. Гелб усадил нас на очень низкий диван, а сам сел напротив на очень высокий стул. (Он, видимо, хорошо изучил книги Карнеги.) Он восседал и вещал, каким будет Метрополитен-опера в ближайшие годы. Это были буквально первые месяцы его правления. Я очень хорошо помню, как в какой-то момент он стал обращаться только ко мне. Во мне он увидел “оперного брата”. Он увидел, как названия опер, фамилии режиссеров, дирижеров меня, как сейчас молодежь говорит, “торкает”. Это были классные идеи, оставшиеся на девяносто процентов нереализованными… Отдел, который я возглавлял, назывался “Отделом перспективного планирования”. Кондовый советский жаргон! Люди обычно пугались этого названия, и я вместо “перспективного” говорил “творческого”. Задача отдела была как раз в том, чтобы планировать репертуар на два-три года вперед, искать режиссеров, дирижеров, солистов… В репертуаре театра появились спектакли Дмитрия Чернякова, Эймунтаса Някрошюса, Деклана Доннеллана, Грэма Вика… Конечно, было много сложного в Большом театре и заканчивалось все очень тяжело. Нам начали вставлять палки в колеса. Несколько проектов просто погибло. Например, прекрасный проект с Бобом по новой постановке “Тристана и Изольды” на Исторической сцене после ее открытия (специально для Большого театра)… Сегодня Большой существует как абсолютно провинциальный театр. Не приглашают больших западных режиссеров, дирижеров, а певцов используют по остаточному принципу… Я до сих пор живу с ощущением, что в Большом театре нужно назначать не новых директора и худрука, а, как в любой советской структуре, разгонять всех до самого низа и набирать всех заново.
– Предположим, это произошло и вас зовут вернуться. Вы бы согласились второй раз войти в эту реку и что-то поменять в структуре Большого театра?
– Все зависит только от полномочий. В той ситуации я был человеком, который не принимал решений. Я рождал идеи и кого-то уговаривал эти идеи воплотить. Сегодня, на шестом десятке, я не хочу никому дарить свои идеи. Когда Большой театр отверг “Травиату” в постановке Ахима Фрайера, с которым я несколько лет вел переговоры, то крайним оказался я. Теперь я с этим человеком в плохих отношениях. Поэтому, отвечая на ваш утопический вопрос, если меня позовут работать в любой театр, я в первую очередь выясню, смогу ли я сам решать, какие идеи реализуются, а какие – нет.
– Ваше последнее детище – YouTube канал “Сумерки богов” – становится все популярнее и популярнее. Вы теперь регулярно появляетесь у нас дома. Мы с женой не пропускаем ни одной программы.
– Мне женщины иногда пишут: “Я ложусь с вами и встаю с вами”… Мне очень нравится мое нынешнее состояние, когда я работаю только на себя. Я закончил с журналистикой и занялся блогерством полтора года назад. Сегодня, когда у меня десять тысяч подписчиков, я понимаю, что мы опять живем с дефицитом правды и дефицитом информации. Вот я восполняю этот дефицит. Я даю людям информацию, которая помогает им что-то увидеть, услышать, куда-то поехать. Семьдесят человек побывали за два года на Оперном фестивале в Байройте. Люди считали, что это невозможно, и поэтому не стоит рыпаться… На наших глазах все покупается и продается. Покупаются залы, оркестры, пресса, мы видим, как на черное говорят – белое. Молодых девочек, у которых нет даже полноценной программы для сольного концерта, подают в качестве “великих примадонн современности”, из каждого утюга играют одни и те же музыканты. Они дают по триста концертов в год, и это не может быть не халтурой. Но об этом никто не пишет. Критика отсутствует. Журналистов вытравили. Те, кто писал правду раньше, сегодня предпочитают этого не делать. Я не завишу от редакторов, я не газета “Правда” и не “Советская культура”. Я высказываю свое мнение, и оказывается, это тоже нужно. Люди не могут найти подтверждение своим мыслям. У любого тезиса есть антитезис. На тезис “Анна Нетребко – величайшая певица современности” есть антитезис “Анна Нетребко – величайшая халтурщица современности”. Голоса распределены примерно поровну, но вторые пятьдесят процентов не имеют возможности нигде это обсудить. Их топчут, проклинают, “банят”, как теперь говорят, в соцсетях. Я не претендую на то, чтобы кого-то учить, – только на право высказывать в общественном пространстве собственное мнение… Слово “нравится” – ужасное. Его надо забыть. Это слово для фанатов. Я вижу положительное – я об этом рассказываю, вижу отрицательное – говорю и об этом. Любое событие в жизни (кроме, может быть, похорон) имеет право быть подвергнутым анализу. Сегодня анализ, как таковой, отсутствует. Я этим занимаюсь. Поэтому если мне сегодня предложат пойти работать в какой-нибудь театр (возвращаюсь к вашему вопросу), я, скорее всего, откажусь. Мне нравится то, что я делаю сейчас.
– Почему вы говорите, что закончили с журналистикой? Мне кажется, что “Сумерки богов” – это как раз продолжение вашей журналистской деятельности, это новая журналистика XXI века.
– Блогерство – идеальная журналистика, где нет рамок, редакторов, сроков. Я ни от кого не завишу, кроме подписчиков. Все остальное зависит только от меня. Благо, YouTube – универсальная платформа, позволяющая анализировать. Когда я создавал канал, не мог себе представить, что буду заниматься этим с утра до вечера. С одной стороны, я принадлежу только себе, с другой – нет. Много раз было, когда я не собирался идти на тот или иной концерт, но потом ходил. Я не собирался ходить на концерт Нетребко-Бочелли, но меня закидали просьбами сходить и рассказать, и я пошел. Это происходит довольно часто, особенно в тех случаях, когда цены на билеты неподъемные. Люди не хотят тратить деньги, но хотят послушать, что скажет по этому поводу канал “Сумерки богов”.
– Вы угадали время и место…
– Жизнь в России совершенно не изменилась по ментальности с советских времен. Давно исчезли времена независимой критики. Газеты сегодня отказываются от отделов культуры и критиков. Если в девяностые газеты рождались и плодились, и была конкуренция, то сейчас газет мало. Высокая культура вытравлена со всех государственных каналов на канал Культура. Но этот канал никому не нужен. У него такие низкие доли аудитории, потому что журналисты заведомо отказались от любой экспертизы. Для них любой человек, который взял в руки кисть или смычок, сел к роялю, встал на пуанты, – заведомо гений. Елей сутками идет из телевизора, сутки множатся на годы… Я сам восемь лет работал над программой “Нескучная классика”. Доли просмотра даже в Москве очень низкие. Большие средства тратятся на то, чтобы делать контент для совсем нетребовательной публики… Если народу каждый год говорят, что без Путина невозможно и Путин должен быть всегда, то с таким же успехом на канале Культура рассказывают, что без Мацуева или Гергиева невозможно. Механизмы работают одни и те же, меняется тематика. Люди привыкают к мысли, что это – боги. Кто лучше Гергиева дирижирует? Кто лучше Мацуева может сыграть на фортепиано? Телевизор рассказывает, что лучше не бывает. Даже близкие мне люди начинают питаться этой информацией. И вот они приходят на канал “Сумерки богов” и получают другую информацию.
– Вадим, в “Сумерках богов” мы регулярно слышим от вас обзоры оперных спектаклей и концертов. Уверен, так будет и в Чикаго, где в Лирик-опере вы собираетесь посмотреть спектакли “Севильский цирюльник” и “Луиза Миллер”. Сейчас, перед вашим приездом, я предлагаю вам сыграть в такую игру. Давайте скажем, чего вы ожидаете от предстоящих спектаклей, а потом сравним ваши впечатления с вашими ожиданиями.
– Давайте попробуем. “…Цирюльник” я выбрал в первую очередь из-за Марианны Кребассы. Я слышал ее в Зальцбурге в “Милосердии Тита”, она была потрясающей. Интересно послушать ее Розину, любопытно, как она будет звучать в большом зале. Жду Лоуренса Браунли… Вот, пожалуй, эта пара меня интересует в первую очередь. Если остальные солисты меня обрадуют, я буду в восторге, что удалось собрать хороший состав. Но сегодня я ставлю на Браунли и Кребассу… “Луизу Миллер” я выбрал потому, что уверен в хорошей дирижерской работе Энрике Маццолы. Я хорошо отношусь к Стояновой. Интересно будет услышать ее исполнение. Куинн Келси был неплохим Жермоном в последней “Травиате” в Метрополитен-опере с Дианой Дамрау. Я не люблю Каллею. Недавно слушал его в Экс-ан-Провансе в “Тоске”. Он пел очень плохо. Каллея – “минус”, тем более, что партия лирическая, нужны легато. У него этого, по-моему, уже нет. Так что я надеюсь на Крассимиру и Энрике.
– Спасибо. Ставки приняты. Можно будет 11 октября обсудить с вами “Севильский цирюльник”?
– Конечно, я открыт к любому общению. С тех пор, как у меня появился свой блог, я все время встречаюсь с замечательными, милыми, симпатичными, интересными людьми. В Америке раньше я всегда чувствовал себя одиноко. В этот раз, думаю, все будет по-другому.
Это не весь разговор с Вадимом Журавлевым, а только начало. Рассказ о двух книгах критика и его впечатления о двух спектаклях в Лирик-опере читайте в ближайших выпусках нашей газеты.
Nota bene! Вечер “Конец эпохи примадонны: в гостях у Салона – певица и критик” состоится 11 октября в 7 часов вечера в помещении центра “KRUG – Community Circle” по адресу: 1400 S Wolf Road, Ste 100, Wheeling, IL 60090. Цена билета – $25. Телефон для справок: 224-423-5784.
