2 июля 2020 года ушел из жизни Лев Ленчик – прекрасный поэт, прозаик, публицист. Долгие годы он жил и работал в Чикаго, здесь остались его друзья, коллеги и читатели. Мы выражаем искренние соболезнования родным и близким Л. Ленчика.
Предлагаем вниманию читателей статью писателя и литературоведа Евсея Цейтлина, рассказывающую о творческих исканиях Льва Ленчика.
ОСТАНОВКА В ДОРОГЕ
Евсей Цейтлин
(Заметки о творчестве Льва Ленчика)
Сначала о дороге. “Вдоль по азбуке” – так в 1996-м назвал Лев Ленчик свой поэтический сборник, где были собраны его стихотворения разных лет. Как утверждают древние эзотерические учения, алфавит таинственно и непреложно связан со структурой мира. А у поэта – своя азбука. Каждая буква в ней ассоциируется с дорогами, которыми долго и трудно (даже если в конце концов счастливо) шел автор.
Мне показалось тогда: именно в “Азбуке” проступает самый точный, я бы сказал, безыскусный портрет поэта. С его безоглядной исповедью. Мудростью, которая побеждает – наконец-то – запальчивость споров. Очевидным, но ненавязчивым уважением к традиции. Одновременным вниманием к “парению духа” и жаркому дыханию плоти.
Бегут, бегут года
за тридевять земель –
туда и никогда уже оттуда.
Я знаю – там и мне
постелена постель,
но я еще не тороплюсь покуда.
Вроде бы, ничего нового: вместе с автором его лирический герой вступает в осень. Но поэт всегда по-своему ощущает древние ритмы бытия:
…Возьми ее голову
в чашу ладоней своих,
уж лето почти на исходе
и август дряхлеет,
уж скоро по утренним зорям
провиснут дожди –
небесные стяжки
бегущей земной карусели.
Сквозь призму метафоры лучше всего видишь путь, который нельзя повторить, но, к счастью, можно перечитать.
Конечно, я задумался о судьбе поэта. Кажется, ее легко вбирали три-четыре строки. Родился в 1937 году в Одессе. Окончив Саратовский университет, стал филологом. Написал несколько научных работ, посвященных символизму и драматургии Александра Блока.
В русской литературе “судьба поэта” всегда имела и имеет особую ценность. В сущности, – ценность эстетическую. Для читателя принципиально важен жизненный выбор автора.
Лев Ленчик сделал свой выбор бесповоротно и решительно. Ему не по душе были любые компромиссы с советским режимом. Он отверг и “внутреннюю эмиграцию”, на которую обрекали себя многие интеллигенты, в том числе – многие талантливые творцы.
С тех пор минули годы.
Но, читая книги Ленчика, я опять думал: а ведь по сути, он так никуда и не уехал из России…
Наверно еще полегчает,
когда позабудешь всерьез
зрачки неостывших окалин
и тени бегущих колес…
……………………………….
и слов уцененную ясность,
и сброд опортреченных рож,
и все, с чем ты жил безучастно
и с чем подыхал не за грош…
Это из того же сборника “Вдоль по азбуке”. А вот продолжение темы – в сборнике “По краю игры” (“Слово-word”, Нью-Йорк, 2000):
Эха звон,
голова не на месте –
то кружит, то сверлит – не понять,
наглотался ль последних известий
или просто былое опять
то подкатит, то сядет, то встанет,
то разляжется бабой на вид,
то улыбкою кислой поманит,
то гримасой косой одарит,
то свернется в клубок и заплачет,
то святым матерком припугнет,
то стихом о своих неудачах
заметет, захлестнет, захлебнет…
Повторяя эти строки в чикагскую полночь, я легко узнавал и свою Россию.
В Россию – неизменную, несмотря на все перемены, “перестройки” – возвращала и проза Ленчика.
Его повесть “Трамвай мой – поле” была замечена Андреем Синявским и Марией Розановой. Была опубликована ими в 1987 году в “Синтаксисе”, а через год издана там же, во Франции, в серии переводов современной зарубежной литературы. Это проза поэта: суровая, переполненная “свинцовыми мерзостями жизни”, однако существующая именно по законам поэзии. Образ России в повести причудливо множится. Этот образ странно и жестко “рифмуется” здесь то с картиной собачьей случки, то со снами мальчика (в них полыхает пожаром обком партии – символ власти, которую так ненавидит отец), то с грязными и нежными мечтами героя о его первой женщине, то с образом матери Кости (больше всего на свете та любит выдавливать угри и чуть не погибает из-за этого)… Со случайно оброненной фразой: “Свобода, а Свобода, выходи за меня замуж – я тебе теремок построю!”.
А в другой повести Ленчика – “Дочь Отечества” – образ Россия постепенно вырастает из связки писем. Добавлю очень важное: материнских писем. Писем, отправленных из российской глубинки в Америку. Автор реконструирует речь и мышление старой женщины, реконструирует жизнь, похожую на паутину: она опутывает, омертвляет, хотя, быть может, кого-то и восхищает, кажется по-своему поэтичной. “Ты, доча, пишешь, что видела похороны Брежнева. Очень хорошо хоронил весь мир. Но вот ты пишешь насчет перемен. Их не будет, все будет так же, как и есть, и иначе и быть не можеть”.
Открыв потом повесть Льва Ленчика “Свадьба”, я не удивился чисто российскому рефрену: именно перемен, обновления души больше всего жаждет главный герой повести – Наум. Типичный русский интеллигент “еврейской национальности”. Он уже давно живет в США, но, как и в России, по-прежнему мечется в лабиринтах русского мессианства. Хочет и не может оттолкнуться от своего еврейства. Хочет и не может – уже теперь, в эмиграции – оттолкнуться от своей России. Наума терзает “загадка” духовного магнита. “Я еврей”, – по-прежнему с трудом выговаривает он. Признается: “Россия живет во мне занозой, кляпом во рту, комом в горле, неумолчной бесконечной бессонной ночью, колом, колом и двором, русофильством и русофобством, коммунизмом”. Он мог бы прибавить еще одно очень важное словечко советской эпохи, зловещую аббревиатуру: КГБ (с ней связана трагическая сюжетная линия повести).
Разумеется, психологическое и интеллектуальное пространство “Свадьбы”, как и “историю души” героя, его одиночество, можно объяснить по-разному. Главную коллизию повести можно увидеть в естественном обрамлении застывшего для героя времени: Наум – из дальних шестидесятых, там и остался. Он решает во многом все те же проблемы. Называет все те же имена: Достоевский, Бердяев, Солженицын… Ведет все те же, не оконченные на российских кухнях, споры.
Когда-то я написал послесловие к книжному изданию “Свадьбы” (“Слово-word”, Нью-Йорк, 1998). Я не сомневался: по прочтении повести читатели будут спорить с героем. Кого-то смутит трактовка тех или иных моментов еврейской истории, а также истории России. Кто-то не согласится с концепцией современной культуры, которая “восстает против частной лжи частного человека, но сама же в целом работает от генератора лжи вселенской всеохватности и силы”. Однако все эти возражения по сути наивны: перед нами – произведение художественное. Перед нами опять-таки – скрупулезная реконструкция человеческого сознания.
Но оставим героя. Вернемся к автору.
Однажды я прочитал в журнале “Слово-word” (#40) главу из его книги “Розанов, секс и евреи”, которую, как я знал, давно писал Лев Ленчик. Многие страницы этой работы я читал так, как читают чужой дневник: узнавая, прежде всего, автора.
Всегда многозначительны те цитаты, над которыми задумывается исследователь. Вот Лев Ленчик выписывает у Розанова:
“Верьте, люди, в нежные идеи. Бросьте железо: оно – паутина. Истинное железо – слезы, вздохи и тоска”. И еще: “Мир вечно тревожен, и тем живет”.
“Как глубоко и как коротко! – воскликнет Лев Ленчик. – Как выдох. Как неожиданное открытие. В самом деле, сокрушаясь несовершенством мира, его пороками и злом, мы забываем (а большинство и не знает), что именно они и животворны, именно на них и зиждется существование души, ума и тела. Тревога, негатив, неустроенность, страдание, поиск путей их преодоления и приспособления к ним и составляют источник нашего духовного возмужания, нашей многомерности”.
Я познакомился с Львом Ленчиком в эмиграции. Хотя иногда мне казалось, что давным-давно знаю его. Мы одинаково воспринимали литературную эпоху, которая стремительно уходила в прошлое. Мы по-разному относились к понятиям “вера” и “сотворение мира”, что ничуть не мешало мне любить его стихи, ценить его прозу. Не мешало восхищаться достоинством, с каким он шел по вечному бездорожью жизни. Всегда одинокой – в литературе эмиграции – тропой.
