В январе в рамках проекта “Stage Russia HD” состоится международная премьера киноверсии спектакля “Иранская конференция”. Инсценировка пьесы Ивана Вырыпаева сделана режиссерами Игорем Сергеевым и Владимиром Кузнецовым в Санкт-Петербургском Таком театре. В эксклюзивном интервью вашему корреспонденту Владимир Кузнецов рассказывает о выборе актеров, Таком театре, арт-площадке “Скороход” и о том, почему предпочел бы не говорить ничего зрителям перед премьерой “Иранской конференции”.
Кто есть кто в современном театре. Владимир Кузнецов–российский актер, режиссер, арт-директор площадки “Скороход” (Санкт-Петербург). Выпускник Российского государственного института сценических искусств (РГИСИ, в прошлом–ЛГИТМиК, курс В.Фильштинского) и магистерской программы “Методология преподавания актерского мастерства”. Снялся в более чем семидесяти фильмах и сериалах. Лауреат международных кинофестивалей “Киношок” (2009 год) и International Random Film Festival (2014 год). С 2015 года–актер и режиссер Такого театра (Санкт-Петербург). С апреля 2021 года–куратор факультета актерского мастерства в Академии перформативных искусств (Санкт-Петербург).
– Чем заинтересовала вас пьеса Ивана Вырыпаева?
– Пьеса настолько многогранна, она поднимает столько тем, что отвечать на этот вопрос невероятно сложно. Сейчас все более и более привычной для нас формой существования становится полярность мнений и не только. Полярность всего достигает невероятных масштабов. Пьеса ценна для нас тем, что заставляет задуматься над сложностью и многозначностью мира.
– Пьеса затрагивает гораздо больше тем, чем просто конференция по иранской проблеме. Помните, у Высоцкого: “Да это ж про меня! Про нас про всех–какие, к черту, волки!” Конечно, это про нас про всех, какая, к черту, иранская конференция. Как вам кажется, вам удалось “достучаться” до зрителей?
– Судя по общественной реакции и тому, что пишут СМИ,–кажется, да. Очевидно, не до всех, бывают разные отзывы, но мне будет страшно, если все в один голос будут говорить о спектакле одно и то же. Для меня очень ценно, когда я слышу, как зрители спорят о том, кто что на самом деле имел в виду. Наверно, это уже какая-то избитая и отчасти пошлая мысль, что важно задать вопрос, а не получить ответ, но так и есть. То, что люди выходят после спектакля и думают о нем, значит для нас очень много.
– В спектакле царит эзопов язык, от которого мы, кажется, давно отвыкли, а теперь снова привыкаем. “Неладно что-то в датском королевстве.” Почему не сказать об этом прямо, почему надо так все усложнять?
– Я не вижу ничего плохого в эзоповом языке. Если все говорится прямо, то это выходит за грань искусства и становится новостной сводкой. Эзопов язык в пьесе и спектакле–скорее, художественный прием, чем самоцензура, если вы об этом.
– Конечно, говоря об Иване, нельзя говорить о самоцензуре. Он–автор бесстрашный… Забегая вперед, как вы думаете, какой будет реакция американского зрителя?
– Я, к сожалению, пока еще ни разу в Америке не был и довольно плохо представляю себе публику, которая увидит этот спектакль. Для меня их реакция–абсолютная загадка. Смею надеяться, что спектакль довольно широк в культурном плане. Интересно было бы услышать мнение американца. Я бы с ним поговорил.
– Вы помните первую реакцию Ивана, когда обратились к нему с предложением постановки спектакля? Он сразу согласился?
– Я лично не участвовал в этих переговорах, но, насколько я знаю подробности той встречи, Иван чуть ли не сам предложил нам это сделать.
– Когда вы ставили спектакль, в Москве уже гремела постановка Виктора Рыжакова в Театре Наций. Вы не боялись неминуемого в таких случаях сравнения?
– Благо, у нас два режиссера. Мы разделили ответственность. Игорь съездил в Москву и посмотрел спектакль, чтобы избежать повторений. Я специально его не смотрел, чтобы иметь чистый взгляд. Мы, как мне кажется, адекватно восприняли то, что в Москве спектакль вышел раньше. Петербург и Москва не совсем еще слились в единое культурное пространство. Разрыв все равно есть. Если бы Виктор выпустил свой спектакль в БДТ или Александринском театре, было бы, конечно, сложнее.
– После премьеры вы посмотрели спектакль Рыжакова?
– Так и нет, к сожалению. Но Виктор к нам пришел и скупо похвалил. Мне было интересно за ним наблюдать. Во время спектакля он что-то записывал в блокноте.
– Мне очень понравилось, как сделана киноверсия спектакля. По-моему, вы очень бережно обошлись с текстом Вырыпаева. Автору понравилось, как все получилось?
– Насколько я знаю, да. Когда мы были на гастролях в Москве, он несколько раз звонил и на громкой связи со всеми нами общался перед спектаклями. Мы позволили себе некоторые вольности с его пьесой. В собственном спектакле он тоже позволил себе некоторые вольности, но ему больше позволено. Он–автор.
– Как проходил выбор актеров?
– Процесс работы в нашем театре в девяносто девяти процентах случаев происходит так. Мы набираем команду, с которой нам интересно работать. Изначально никакого распределения ролей нет, все проясняется в процессе репетиций. Так было и в случае с “Иранской конференцией”. Репетиции длились почти год. Постепенно выкристаллизовывалось, кто к чему больше склонен, кого какие темы больше затрагивают, у кого в каком из монологов есть что сказать. Нам это было важно. Мы старались избежать насильственных действий и дать возможность всем попробовать все. Все актеры действительно перепробовали почти все роли. Постепенно, шаг за шагом, пришли к тому, что составы именно такие. Такая традиция работы с актерами переходит не только от спектакля к спектаклю, но и от режиссера к режиссеру.
– Как ставить спектакли вдвоем? Как это возможно?
– Для нас с Игорем это не первый и не последний опыт. Игорь–уникальный в этом смысле человек, у него уже довольно много спектаклей, и еще ни один он не выпустил в одиночестве. Мы с Игорем выпустили три спектакля. До этого он выпустил три спектакля с нашей актрисой Варей Светловой, сейчас работает с другим нашим артистом… Каждый проект–некое налаживание отношений и распределение обязанностей. Нам работалось довольно легко и комфортно. Это все про договор между людьми и способность открытой коммуникации.
– Извините за глупый вопрос. А зачем вдвоем ставить один спектакль? Не проще ли каждому поставить что-то свое?
– Я абсолютно убежден, что это дает определенный объем. Когда ты ставишь спектакль в одиночестве, можно не заметить собственных недочетов, уйти в какую-то вкусовщину. Когда есть второй человек с другой точкой зрения, “продукт” получается более качественным и понятным большему числу зрителей. Мы ведь оба с Игорем не имеем фундаментального режиссерского образования–только актерское. У нас совершенно разный опыт жизни после института. Эти различия позволяют нам видеть все немного по-разному и находить общие решения.
– Кто главный в вашем дуэте?
– Игорь. Я это признаю, мне так комфортно. В кино есть такое понятие–“второй режиссер”. Ну вот я, пожалуй, театральный режиссер второго плана.
– Жалко, что такой номинации нет в истории театральных премий… Что вы делаете, если не согласны друг с другом?
– Пробуем разные варианты. Мы готовы идти навстречу друг другу и признавать свои ошибки. Если мы видим сцену по-разному, прорабатываем ее отдельно и смотрим, какой вариант точнее. Мы стараемся быть довольно “горизонтальными” по отношению к артистам. Каждый артист тоже имеет свой взгляд. А тут девять артистов, каждый со своим взглядом. Приходится договариваться…
– Какие ваши спектакли вы бы хотели сегодня выделить?
– Первый успех, после которого меня начали воспринимать как режиссера, пришел ко мне в 2016 году со спектаклем “Разговоры беженцев” по Бертольту Брехту. Мы играли его на вокзалах. В Петербурге–на Финляндском. С этим спектаклем мы объездили много городов: от Новосибирска до Берлина. В 2017 году спектакль вошел в число номинантов на премию “Золотая маска”. Наш последний с Игорем спектакль–“Бумерит” по книге американского философа Кена Уилбера. И, конечно, “Иранская конференция”. Это основные три работы, которые я могу выделить.
– Последние четыре года вы являетесь арт-директором площадки “Скороход”. Расскажите, пожалуйста, что это такое.
– В 2012 году в бывшем здании завода “Скороход” (в прошлом–советская обувная фабрика) открылась театральная площадка, которая так и была названа–“Скороход”. Это открытая площадка, на которой практически нет собственной продукции. Афиша собирается из спектаклей разных театров, которым нужна площадка для воплощения своих самых безумных идей и экспериментов. Такой театр является нашим главным резидентом, я сотрудничаю с ним еще раньше, чем с площадкой “Скороход”.
– Такой театр впервые участвует в проекте “Stage Russia” и впервые в истории спектакль Такого театра выходит на широкую международную аудиторию. Я понимаю, что вас среди отцов-основателей не было, но что вы знаете об истории создания? Как это было?
– В этом году Такому театру исполнилось 20 лет. Он существует с 2001 года, мы праздновали двадцатилетие театра в начале декабря. Мне тридцать один год. Когда создавался театр, мне было десять лет, через пять дней после образования театра исполнилось одиннадцать. Поэтому я довольно умозрительно могу об этом рассказать. Создателями театра являются Александр Баргман, Александр Лушин, Ирина Полянская и Наталья Пивоварова. В 2000 году совместно они поставили спектакль “Черствые именины” по пьесе Галины Соколовой, а спустя год решили, что можно расти дальше и создавать театр. Я занимался тем, что для двадцатилетия театра готовил подборку всех спектаклей. Их было невероятное количество. Всех упомнить невозможно. Театр очень активно существует все эти годы.
– Чтобы создать новый театр в Питере, надо обладать изрядной смелостью при том обилии великих режиссеров, которые были и есть в городе… Опять же, может быть, вопрос не к вам. Зачем надо было создавать новый театр?
– Сложный вопрос, всегда вспоминается “Славянский базар”. Новый театр создается именно потому, что нет подходящего, того, который устраивает, в котором хотелось бы работать. Уже тогда все перечисленные мною создатели имели работу в разных местах, и им было при этом интересно работать вместе. А когда все хотят работать вместе, единственный способ–создать свой отдельный коллектив.
– Кто придумал название театра?
– Не знаю, сами создатели не могут найти ответ на этот вопрос. Забыли.
– Они не боялись каламбуров типа “такой-сякой”, и так далее?
– Каламбуры нас преследуют все шесть лет, и до нас были бесконечные каламбуры. Что поделать…
– Сегодня, по прошествии двадцати лет существования театра и шести лет вашей работы в нем, что нового, что ДРУГОГО предложил питерцам Такой театр?
– Нас отличает демократичность, незашоренность, открытость к не всегда понятному эксперименту и риску. Такой атмосферы, как у нас, нигде нет. Охарактеризовать словами атмосферу невозможно. Мне кажется, мы живее многих, мы не такие самоуверенные, мы готовы к диалогу, мы хотим, чтобы наш зритель имел право голоса. Наш плюс–то, что у нас нет труппы. В каждом проекте у нас именно те артисты, которые нужны, а не те, которых надо занять. У нас, в отличие от многих театров, полная свобода в выборе репертуара. Мы не закованы ни в какие рамки. Мы–открытый театр, активно работающий со своим зрителем.
– То, что вы говорите, напоминает мне “Седьмую студию” и “Гоголь-центр” Кирилла Серебренникова. Даже год создания “Скорохода” и “Седьмой студии” один и тот же–2012. Демократичность, открытость, свобода выбора репертуара–это же все присуще московскому “Гоголь-центру”…
– Наверно, это будет смело, но если искать какое-то сравнение, наверно, это самое похожее, как бы нагло ни звучало. Но при этом у нас безумно много различий.
– Кого из ваших предшественников вы считаете самым значимым для себя? На чей опыт опирались, делая первые шаги в искусстве?
– Если говорить про первые шаги, то это классическая база. Я являюсь учеником Вениамина Михайловича Фильштинского. Он в меня плотно “вбил” и Станиславского, и Товстоногова. Но если перемещаться ближе к сегодняшней реальности, правильней говорить про поиск своего пути. Я не могу назвать кумира, которому следую. Мы–современные молодые режиссеры–собираем некую мозаику из того, что было до нас. Я закольцовываю наш разговор к сложности сегодняшнего мира. Уже невозможно просто “работать по Станиславскому”. Только из комбинаций рождается что-то живое.
– Есть ли такое понятие–питерский спектакль? Мои приятели, например, считают, что ничего лучше БДТ времен Товстоногова и Лебедева в театре не существует, и лучше ничего не смотреть, чем смотреть спектакли хуже. Как объяснить им, что Такой театр–это нечто новое и интересное?
– Для меня эта позиция странная. Значит, таким людям не очень-то нужен театр и убеждать их совсем не хочется. Я смотрю записи спектаклей Товстоногова, и мне скучно оттого, что все невероятно наигрывают. Я могу сказать, что наши артисты существуют гораздо жизненнее и честнее, чем тот же Лебедев, который играет на зал в тысячу человек и ему надо докричаться до пятого яруса… Мне кажется, сейчас нет особого питерского стиля. Такое было в восьмидесятые. Товстоногов еще был жив, в БДТ был один театр, а в “Современнике”, где все “шептали”,–другой. Я не думаю, что сегодня даже хорошо образованный в театральной среде человек, если его посадить в какой-то незнакомый зал и показать спектакль, сможет определить, где он находится: в Москве или Петербурге. Мне кажется, сейчас этой разницы нет.
– Что вас заинтересовало больше всего у коллег-режиссеров?
– Мы с Игорем в какой-то момент открыли для себя европейский театр. Это было года за два до начала нашей работы в Таком театре. Мы очень увлеклись немецким, польским, британским театрами. Мне кажется, я посмотрел все, что можно было посмотреть в интернете на этот счет. Тальхаймер и Остермайер были для нас первооткрывателями в плане нового европейского театра. Безусловно, на нас влияют спектакли Варликовски, Кастеллуччи. Я стараюсь следить за тем, что происходит в Европе, открывать для себя новые имена.
– В этом смысле “Иранская конференция”–спектакль очень стильный, европейский.
– Мы смотрим в Европу и пытаемся брать у нее все лучшее.
– Каким был для вас 2021 год, и каковы планы на будущий год?
– В мае мы выпустили премьеру–спектакль “Бумерит”, и с тех пор я ничего нового не репетирую. В апреле началась моя работа в качестве куратора факультета актерского мастерства в Академии перформативных искусств, которую мы открыли в этом году. Это захватило меня полностью: составление учебных программ, поиск педагогов, коммуникация со студентами… В феврале со студентами я выпускаю дипломный спектакль, после которого есть очень большой и важный план–отдохнуть.
– Мой традиционный финальный вопрос всем участникам проекта Stage Russia. Представьте, что вы выходите к зрителям в Чикаго перед премьерой киноверсии вашего спектакля. С какими словами вы обратитесь к аудитории?
– Я бы сделал все возможное, чтобы ничего не говорить, тем более в формате нашего конкретного спектакля. Выходит режиссер, что-то говорит, потом люди каким-то образом должны попасть в пространство конференции, где есть ведущий и определенные правила… Но если бы мне поставили условие, что это необходимо, тогда я бы, наверно, говорил про возможность не “выключать” своего внутреннего критика, а в конце пожелал бы всем приятного просмотра!
Nota bene! В “большом” Чикаго киноверсия спектакля “Иранская конференция” демонстрируется 16 января в 2.00 pm в кинотеатре The Wilmette Theatre (1122 Central Avenue, Wilmette, IL 60091). Все новости о проекте Stage Russia–на сайте www.stagerussia.com.
