В октябре в Чикаго побывал кандидат искусствоведения, оперный критик Вадим Журавлев. Визит был коротким, но насыщенным – Вадим посмотрел два спектакля в Лирик-опере Чикаго (“Севильский цирюльник” Дж.Россини и “Луиза Миллер” Дж.Верди) и встретился со зрителями в Чикагском русском литературном салоне Аллы Дехтяр. До приезда в Чикаго в разговоре со мной Вадим рассказал о своих ожиданиях. Во второй части нашей беседы он делится впечатлениями о поездке, рассказывает о своих книгах и объясняет, почему в его списке оперных театров непременно появится Лирик-опера Чикаго.
– Вадим, недавно вы выпустили две книги. Первая – “Дмитрий Черняков. Герой оперного времени”. Почему вам кажется, что именно Черняков – герой оперного времени? И только ли он – герой?
– Я знаю Дмитрия Чернякова многие годы. Он для меня герой оперного времени, потому что я видел у него очень много спектаклей, которые меня просто потрясали. Наверно, он один из героев. Оперный мир богат на имена, и я видел не только у него выдающиеся работы, но для меня последние два десятилетия прошли под звездой Чернякова. За эти годы он поставил очень важные произведения. Сначала в России. Наверно, я ничего в жизни не увижу лучше, чем “Сказание о граде Китеже” Чернякова. Уж точно не увижу лучшей постановки этой оперы, ее слишком редко ставят. В некотором смысле я приложил руку к его “Евгению Онегину”. Я много сделал для того, чтобы именно Черняков поставил этот спектакль в Большом театре, и считаю, что это выдающаяся постановка. Очень много он интересного поставил и продолжает ставить, а я продолжаю смотреть его спектакли и каждый раз жду шедевра. И это случается часто. В этом году из трех спектаклей – “Троянцы”, “Обручение в монастыре” и “Сказка о царе Салтане” – его абсолютный шедевр – “…Салтан” в Брюсселе. Я даже не мог себе представить, что можно “вытянуть” из этой оперы Римского-Корсакова. Два других похуже, но похуже для Чернякова. Любой другой режиссер, наверно, бы обрадовался этим “похуже”. Перед этим два года назад была “Кармен” в Экс-ан-Провансе. Мне казалось, что я все уже знаю про эту оперу… Для меня Черняков – один из лидеров оперного мира. И не только для меня. Его любят во всем мире, у него очень много приверженцев. Конечно, есть много людей, которые отрицают его спектакли. Никогда не забуду слова, которые сказал величайший деятель оперного театра, увы, уже покойный Жерар Мортье, когда он услышал, как Галина Павловна Вишневская ругает “…Онегина” (это происходило на наших глазах, я пишу об этом в книге): “Только люди без сердца и без души могут принимать в штыки этот спектакль”. Это очень хорошая, правильная фраза. Спектакли Чернякова могут нравиться или не нравиться, но для меня отношение к нему – лакмусовая бумажка. Когда люди говорят: “Это отвратительно, я ушел в антракте”, я понимаю, что никогда с этим человеком не найду общего языка и по всем другим вопросам. Я очень хорошо знаю, что происходит с режиссером Черняковым, когда он готовит спектакль. Это точно НЕ желание надругаться над материалом. Это человек, который себя отдает опере целиком. Он практически растворяется в своих постановках, в своих артистах, и именно поэтому он периодически рождает абсолютные шедевры… Когда я в девяностые годы стал ездить в Зальцбург, Вену, для меня открылся мир больших дирижеров и режиссеров. Практически каждый год в Зальцбурге я видел две выдающиеся постановки. Это была как раз эпоха Мартье. Я ездил туда каждый год и написал диссертацию о Зальцбургском фестивале. Сегодня потрясений все меньше и меньше. Поэтому люди вроде Чернякова, способные подарить нам настоящие потрясения, – на вес золота.
– Ваша вторая книга – сборник интервью разных лет “Конец прекрасной эпохи”. Каждый из героев этой книги дал за свою жизнь тысячи интервью как в печатном виде, так и по телевидению и на радио. Как вам кажется, что есть уникального в ваших беседах, чего нет у других?
– Я не собирался публиковать эти интервью, и когда мои коллеги издавали подобные книги – в твердой обложке, “журналистика по-взрослому”, – мне всегда было немного смешно. Книги надо писать, а составлять книги из своих публикаций – глупо… Началось с того, что я в фейсбуке выложил одно из интервью с Евгением Федоровичем Светлановым. В конце его жизни мы как-то с ним очень сблизились. Когда начался скандал в Госоркестре, все журналисты приняли сторону государственных структур и стали требовать увольнения Светланова. Я видел, какая это трагедия для большого художника и человека. Я не мог просто взять и бросить его. Я ему помогал, ходил на собрания, где люди на него кидались, и описывал это в своих публикациях. Я описывал и другие процессы, о которых сейчас мало кто помнит. Например, как душили инакомыслие в оркестре Темирканова. Я был молодой и утопически боролся за правду. С другой стороны, у меня было желание задавать вопросы, которые не задавали другие. С Евгением Федоровичем у меня было несколько интервью, и потом они уже были по его инициативе. Меня ненавидела пресс-служба Большого театра, но они мне звонили и говорили: “Светланов хочет дать интервью только вам”… Люди, которые дали в своей жизни тысячи интервью, больше всего скучают по интересным вопросам. Помню, как на моих глазах Геннадий Николаевич Рождественский готов был задушить журналистку, которая задала ему идиотский вопрос. Она перепутала редакции оперы Шостаковича, несла какую-то невероятную чушь. Рождественский был в шоке… Интервью – это драматургия. Все продумывается, все выстраивается. На ходу надо очень многое менять. Если люди не говорят правду, то интервью бессмысленно. Я в своей жизни взял не так много интервью. Не очень любил этот жанр. Я ненавидел расшифровщиков интервью, которые тогда бывали в газетах. Все свои интервью я расшифровывал сам. Это тяжелая и нудная работа.
– Да уж, я знаю…
– Я перечитал одно из интервью со Светлановым и вдруг обнаружил, насколько тематика, лексика, мои вопросы, его ответы… – все разнится с тем, что происходит сегодня. Это стало для меня откровением, потому что сегодня интервью абсолютно про другое. Я говорил с крупными личностями, которых уже нет с нами. С Клаудио Аббадо, Еленой Образцовой… Я собрал их интервью и издал в виде книги. И вдруг книга разошлась каким-то большим тиражом, в какой-то момент даже была в бестселлерах книжного магазина “Москва” на Тверской. К ней проявился большой интерес.
– О вечности говорят далеко не все. В основном, разговор идет о конкретных премьерах, спектаклях, и спустя годы все это устаревает. В чем секрет “нестарения”, если так можно выразиться, ваших бесед?
– Таких интервью, которые не стареют, мало. Для этого нужен Собеседник. Такие люди, как Светланов, Рождественский, Аббадо, – люди, с которыми интересно общаться, интересно задавать вопросы. Это были титаны во всем, в том числе – как они формулировали, как мыслили, как умели подняться над сиюминутным. Я брал очень большое интервью у Аббадо. Я видел по его мимике, как ему было неуютно. Я ему задавал вопросы, которые он не ожидал услышать. Он пришел на интервью с молодым российским журналистом. Ему казалось, что это ерунда, а я ему задавал вопросы, которые выбивали его из колеи. Он был очень недоволен, но как большой артист, большая личность, всегда находил, как точно сформулировать ответы. В интервью вы пытаетесь вынуть из человека ответы, которых сами не знаете. Если я ответ знаю, мне самому заранее неинтересно спрашивать.
– Вадим, признайтесь, вы не ожидали увидеть в Чикаго театр международного уровня, думали, что это будет провинциальная опера с местными солистами…
– Да, конечно. Я никак не ожидал, что Лирик-опера соответствует мировым стандартам.
– В конце нашей прошлой беседы вы сказали, чего вы ждете от предстоящих спектаклей “Севильский цирюльник” и “Луиза Миллер”. Насколько ваши впечатления совпали с вашими ожиданиями?
– Что касается “Севильского цирюльника”, то Марианна Кребасса и Лоуренс Браунли оправдали мои ожидания на сто процентов. В “Луизе Миллер” тоже все было хорошо. Я был потрясен, насколько сложна партия Луизы. Может быть, Красимира Стоянова – не певица моей мечты, но безусловно, она большой мастер. Я, кстати, живьем впервые слушал “Луизу…”. Эта опера редко встречается в репертуаре. Слава Чикаго, что ее поставили. Как ни странно, Калейя, которого я списывал со счетов, тоже был неплох, хотя у него возникли проблемы технического характера. Партия Рудольфа была лучшей, чем все, что я слышал до сих пор в его исполнении. Никогда нельзя в искусстве прогнозов делать!.. Так что результаты даже превзошли ожидания.
– Чем американская публика отличается от российской и европейской?
– Публика в Америке раскованнее. Она относится к театру не как к храму искусства, как нас приучали с детства… Может быть, это более современный взгляд на вещи. Я заплатил деньги и имею право находиться в театре, например, в пальто. В Чикаго я это не почувствовал, а в Метрополитен-опере всегда собачий холод. В МЕТ я сдавал пальто (“Я же европеец, – думал я. – Что я буду, как они, ходить в верхней одежде?!”), а потом в антракте забирал, потому что было очень холодно… Публика в Европе тоже разная. Если во Франции и Италии норма – входить в зал в верхней одежде, то в Германии или России это невозможно. Носить с собой напитки в зал – тоже очень странная для меня история, хотя я видел много раз, как итальянцы несут в ложи бокалы с шампанским… Публика в Чикаго очень пожилая. Пожилая даже для оперной премьеры. В Париже или Берлине на премьерах очень много людей молодых. Может быть, не двадцатилетних, но молодых. В Чикаго меня поразил повышенный возрастной ценз. Но зато в Оперу люди приходят направленно, они относятся к театру с уважением. Поэтому не звонят телефоны, не бегают по залу капельдинеры, призывая не снимать видео,.. – нет всего того, что отлекает нас от спектакля. МЕТ сегодня – это уже наполовину туристическое место, где звонят телефоны и люди снимают. Это все очень странно для меня. В Москве это вообще принимает уродливые формы. В основном, люди ходят в Оперу для того, чтобы поснимать. Все разговоры про телефоны чаще всего заканчиваются тем, что они звонят, причем, чем звезднее исполнители (Курендзис, Нетребко…), тем больше телефонных звонков. Прямая зависимость… Прелесть публики в Чикаго в том, что нет случайных людей. Это особый клуб, куда собираются люди, которые любят оперу. Это что-то забытое, из прошлой жизни, когда в оперу и на концерты ходили только люди, которым это было нужно.
– Но ведь это тревожная тенденция – очень пожилая публика?
– Безусловно. Эта тенденция беспокоит весь мир, это тревожный сигнал для всех, потому что во всем мире средний возраст для посетителей оперных театров остается на уровне пятидесяти пяти – шестидесяти лет. Сегодня все борятся за молодежную аудиторию. Кому-то удается ее привлечь, кому-то – нет. В этом смысле чикагская опера пока проигрывает. Я думаю, привлечение нового молодого главного дирижера Энрике Маццолы – первый из шагов по омоложению публики. Это сигнал руководства театра к обществу.
– Очень приятно услышать от вас лестные слова в адрес Лирик-оперы. Но, согласитесь, когда мы говорим о ведущих оперных театрах мира, мы вспоминаем Парижскую оперу, Венскую оперу, Баварскую оперу, Ла Скала, Ковент-Гарден и – как бы к ней не относиться – Метрополитен-оперу. Лирик-оперы на мировом оперном Олимпе нет, и Чикаго – несмотря на присутствие оркестра мирового класса – на мировом музыкальном Олимпе нет. Чего не хватает Лирик-опере, чтобы превратить театр в мировой оперный центр?
– Сегодня оперный театр – это театр режиссерский. Лирик-опере не хватает в первую очередь ярких, запоминающихся постановок, которые могут заставить людей сняться с насиженных мест где-нибудь в Европе и полететь в Чикаго. Но это то же самое, чего не хватает МЕТ, потому что Америка без государственной поддержки искусства вынуждена ориентироваться на консервативные вкусы старушек. Старушки любят все старое и красивое… Дзефирелли и так далее… Поэтому никаких, извините, “голых задов”. “Голые зады” в данном случае – образ некой современной концептуальной режиссуры. Даже, я бы сказал, образ скандала. Вот этого не хватает в Лирик-опере. Все слишком добропорядочно. Не хватает “революции”. Я бы немного встряхнул чикагскую оперу! Понятно, что нужно считать деньги и понимать, к каким потерям это приведет. Питер Гелб в Метрополитен-опере собирался большую плеяду режиссеров пригласить. Он начал с Чернякова, и у него были планы на будущее на Чернякова, Каликсто Биейто и на других ярких режиссеров. В результате он все планы уничтожил и стал ориентироваться на людей с Бродвея… Давать советы со стороны легко, но я понимаю, как тяжело людям, у которых нет ни копейки государственных денег, а в попечительских советах сидят те же самые старушки. Получается замкнутый круг… Но на примере оперы в Чикаго я хочу сказать, что общественное мнение может ошибаться. Никогда никто мне не говорил: “Поезжай в Чикаго, там хорошие спектакли”. Все говорили про МЕТ и, может быть, еще про Лос-Анджелес. И вот я приехал в Чикаго и увидел своими глазами, что в Лирик-опере хороший уровень, что за этим театром интересно наблюдать. Мне хочется приехать еще раз, потому что у того же Маццолы будут интересные спектакли… Вы говорите про некий оперный Олимп. Сегодня оперного Олимпа не существует. Нет такого театра, куда можно было бы ездить с сентября по июль. Сегодня надо выбирать. Каждый театр выживает как может и формирует свою публику в зависимости от пристрастий самой аудитории и руководства. Хорошие спектакли есть в разных театрах, и я не вижу причины, почему в списке этих театров не может быть Лирик-оперы. В моем списке Лирик-опера будет. За Лирик-оперой я теперь буду внимательно следить и рассказывать о планах театра. Расстояние для меня большое, я не смогу приезжать часто, но через два года собираюсь послушать, как Маццола будет дирижировать первой оперой в должности музыкального руководителя. Пока я не буду раскрывать подробности, но я разговаривал с Энрике и знаю, что в Лирик-опере будет немало интересного!
– Как вы думаете, маэстро Маццола пришел в Лирик-оперу всерьез и надолго или рассматривает свое назначение как “перевалочный пункт” на пути к более выгодному контракту?
– Энрике я знаю много лет. Он никогда ничего не делает в своих личных интересах. Он очень ответственно относится к профессии, тщательно репетирует, не боится трудностей. Именно поэтому, как мне кажется, у него очень многое получается. Энрике пришел работать и получает удовольствие от работы. Несмотря на то, что за ним не стоят никакие группировки, он тем не менее делает очень хорошую карьеру. Он – большой специалист в итальянской опере, особенно ранней, романтической, хорошо знает французскую музыку. Он сейчас, наверно, самый главный в мире специалист по Мейерберу, сделал в Немецкой опере несколько постановок опер Мейербера и в этом году – концертное исполнение “Диноры”.
– Я даже не помню, шли ли когда-нибудь в Чикаго оперы Мейербера…
– Это на сегодняшний день не чикагская история. После поездки я посмотрел, что творится в американских оперных театрах, и увидел, что в принципе везде очень мало постановок. За год – шесть-семь названий… Слава Чикаго, здесь идет “Кольцо…”. Это, конечно, для Америки большое достижение.
– Каким вы нашли Чикаго?
– Чикаго мне понравился. Красивый город, зеленый.
– Что бы вы ответили тем критикам, которые говорят, что Чикаго – уменьшенная копия Нью-Йорка?
– Нет, это не так. Нью-Йорк – бизнес-город, и туристов очень много. Чикаго – город более витальный. Он не похож на другие города в Америке.
– Ну что ж, знакомство с городом у вас состоялось. В Чикаго у вас появились новые друзья, поклонники. Так что милости просим.
– Спасибо. Я обязательно вернусь в Чикаго.
Я желаю Вадиму Журавлеву новых ярких музыкальных и театральных впечатлений, а также удачи и процветания его каналу “Сумерки богов” – “каналу для тех, кому небезразлична судьба музыкального театра”. До новых встреч в Чикаго и на виртуальных просторах интернета, Вадим!
