О последнем фильме Джафара Панахи «Простая случайность» (принятый, пусть и не лучший, мне кажется, перевод английского названия It Was Just an Accident; Иран, Франция, Люксенбург), получившем каннскую Пальмовую ветвь, врученную лично в руки наконец-то выпущенному из страны и из-под ареста, домашнего и тюремного, режиссеру, снимавшему кино и под запретом на профессию, и помимо, – обо всех перепетиях, о фильме и вокруг наговорено-написано много; и сюжеты, как сценарные, так и биографические должно быть известны всем интересующимся. Вкратце, для прояснения ракурса: герой узнает в случайно встреченном своего недавнего (именно что) тюремщика-мучителя – и оглушив-связав, увозит на окраину-пустыню закопать живьем, за все хорошее. Однако засомневавшись, точно ли он, должен удостовериться; и вот собирается в его рабочем фургончике разношерстная компания иных жертв и примкнувших к ним, они все едут и едут, в бесконечно-неизбывных спорах-разборках и сопутствующих передрягах, к неизбежно-неочевидному финалу. Боли травм и обид накаляются докрасна, до ‘последних вопросов’, морально-этических дилемм в поле вины и ответственности и ответов на насилие. Но при том, что цепляет меня особо, все эти персонажи, широкой-пестрой социологии и психотипов, не только что очень живые, а только-только вот вырваны, вольно или нет, из своей ‘нормализованной’, казалось бы, повседневности – примороженного котла пост-протестного размыто-жесткого авторитаризма, насколько судим со стороны – но и остаются собою, какими есть. Не мученики-борцы-судии хоть на каких условных котурнах, а вполне себе взбалмошные и даже несуразные, и на самых крутых поворотах; сродни, что ли незабвенным грустно-веселым чудикам грузинского кино, да и национальные темпераменты, по внешним приметам, как-то рифмуются. И при том, через них и поверх, по ходу этой сгущеной рваной одиссеи, камера берет точные подробности фона, прорабатывает в них обстоятельства времени и места – загрунтовывает холст под красочный слой, заземляет воспарение, как и должно. Все и вся барахтается и дышит; и всех и вся жалко – или не очень, или неодинаково?
Снимался фильм на родной почве, понятно (в Тегеране, надо полагать), монтировался за границей. Не покажут его не только в Иране, но, как выясняется, и в России (в прокатном удостоверении отказано). Простая ли (историческая) случайность – это как кому. Однако вот что еще любопытно: на моей памяти, в нашем культур-опыте подобные коллизии вылезали из-под спуда и как-никак входили в публичный разговор в под- или вне-цензурной литературе или кино разве что в переломные времена, или хоть казавшиеся таковыми, в 60-е, в перестроечные или несколько после. А тут вот – прямо в-из текущей-продолжающейся современности. Как себя с ней лично соотносят и чем рискуют (если в ее толще остаются) все участники-сотрудники – неуютно думать.
Некоторой рифмой к этому в фестивальной программе для меня смотрится конкурсный «Секретный агент» (Secret Agent, Бразилия, Франция, Голландия, Германия, режиссер Kleber Mendonça Filho). Не сравнивая непосредственно по уровню, замечу характерные, как кажется, отражения тем-мотивов. Бразилия 1970-х, военная диктатура, тоже несколько ‘нормализованная’ в ощущениях; полицейщина, и вроде как тотальная, и такая узнаваемо-одомашненная, до слез и смеха, от вымогающих по дорогам хоть бы по мелочам гаишников до почти нелепых местных паханов в погонах. Герой, ученый-профессор из центрового университета, едет в далекую южную провинцию, на свидание с сыном, давно оставленным на попечении родителей покойной жены. Но еще и убегая от опалы, от влиятельных властно-корпоративных врагов, а на самом деле, как окажется, и просто от наемных убийц, идущих по следу. Ничего особенного, такие нравы, не мытьем, так катаньем, нет человека – нет проблемы; ‘исчезновения’ – знак местного колорита, как известно. Киллеры же, ожидаемо, старые дружбаны с полицейским начальством, но при своих интересах; правда, дальше все пойдет не по плану, обернется кровавым макабром для тех и других. Однако иным, как бы утешительным, но и оттеняющим макабром, на фоне идет-пульсирует всепроникающий карнавал, не только еще более важным знаком того же колорита, но существенной чертой самой-всей жизни вокруг, ее неубиваемой теплой-тесной социальности, человеческих связей. Глаз на подробности фона и вкус к ним и здесь решают многое. Но еще здесь выстраивается двойная рамка, дистанцирующая и остраняющая – в (историческом) времени. Некие молодые-красивые студентки или уже исследователи, в каком-то ином университете, в современных чистых интерьерах вслушиваются в как-то сохраненные аудиопленки тогдашних разговоров, пытаются восполнить детали, заполнить лакуны – но то ж до-гугловая эпоха… В финале эти две перспективы все же как-то сойдутся. Кто тут первее окажется на рандеву с историей и биографией, в какие отношения-зависимости это ставит персонажей и зрителей – думать чуть уютней, из-за стекла этакой машины времени, но жертвы и палачи все равно все тут, даже если на микрофильмах старых газет и в памяти детей.
