Десятый месяц продолжается война в Украине, и на фоне всех ее ужасов люди пытаются сохранить цивилизованный образ жизни. Вопреки ударам российских ракет по тылу и энергетическому сектору, в Украине продолжают работать оперные театры и нести людям лучик надежды подчас в кромешной темноте. То, в каких условиях приходится работать артистам в нынешнее время, — отдельная тема на грани героизма.
Солидарность и поддержку украинскому искусству выразил ведущий оперный театр мира The Metropolitan Opera, пригласив на свою сцену звезду мировой оперы украинку Людмилу Монастырскую. Дабы поддержать такую тенденцию и показать наше классическое искусство как можно большему количеству людей, в Украине создали петицию на имя директора МET Питера Гелба с призывом пригласить на его сцену ведущих оперных артистов, которые сегодня поют на сценах Киева, Одессы и Львова и которые могли бы стать голосом Украины на сцене МET. Петицию уже подписали более 2800 людей во всем мире.
Сегодня мы поговорили с одним из ее героев — басом Национальной оперы Украины Сергеем КОВНИРОМ
Как театрам удается работать в период полномасштабной войны? Как надолго может растянуться репетиция или представление, если их прерывают сирены воздушной тревоги?
Если тревога долгая, то репетиция может растянуться на полдня. В это время нам ничего не остается, кроме как отслеживать по приложениям в телефонах, что летит и куда. Кроме того, изменяется режим работы метро, наземный общественный транспорт прекращает движение на время тревоги, поэтому не все успевают доехать вовремя. Если сирена звучит во время спектакля, его прерывают. Дирижер первым получает сигнал тревоги — кладет палочку на пульт, занавес опускается и все зрители и артисты спускаются в бомбоубежище, оборудованное в гардеробе театра. Если тревога продолжается меньше часа, спектакль продолжат сразу после ее отмены.
Жизнь никого к такому специально не готовила, но теперь выходит, что работа в условиях пандемии и периодических локаутов предыдущих двух лет выглядит как подготовка к сегодняшним суровым реалиям.
Ой, уж лучше бы был карантин! Мы никогда с таким не сталкивались. Сейчас люди, наверное, уже привыкли, хоть и не совсем это правильно, к такому привыкать нельзя. Ведь ракеты и шахеды (ударные беспилотники) летят со всех сторон — и не только на Киев, на всю Украину. Не могу сказать, что стало привычным — нет.
Я как раз был на гастролях в Тайване, когда случилась одна из сильнейших ракетных атак на Украину (10 октября). Там понял, что когда ты далеко от своих, то воспринимаешь всё в какой-то гиперформе: кажется, что всё намного страшней, чем на самом деле. Я звоню жене, требую: «прячьтесь». Коля, мой сынок, видел эти шахеды, они летали прямо над нашим домом.
Привыкнуть к этому невозможно. Вот сейчас все люди в Украине в напряжении, ждут новых атак. Хотя наше ПВО — лучшее в мире, с этим уже никто не спорит. И слава Богу, что у нас есть такая армия!
Много ли артистов разъехалось из-за военных действий?
В основном уехали женщины с детьми, но уже понемногу возвращаются. Есть и мужчины, которые уехали. Я этого не поддерживаю. Когда был на Тайване, мне тоже предлагали остаться и семью увезти — и на Тайване, и потом в Познани. Я сказал нет, не могу остаться. Как я потом людям буду в глаза смотреть, своим коллегам? У меня такое в голове не укладывается.
А что сейчас заставляет артистов выходить на сцену?
Да любим мы эту работу! Это не работа, это моя жизнь. Все мои коллеги не считают это работой. Это даже не служение театру — люди просто живут этим.
А насколько важна для зрителей работа театра именно в военное время, в период обстрелов и теперь вот энергетичского кризиса?
Ведь людям нужна какая-то отдушина, вот и приходят. На удивление — всегда полный зал (в пределах безопасности). Наш зал рассчитан на 1300 мест — сейчас около 500, именно столько людей сможет поместиться в нашем убежище в случае воздушной тревоги. Все билеты продаются, аншлагами (в пределах безопасности) мы обеспечены.
Сколько раз сама приходила за это время — всегда полный зал!
Да, вот сейчас была новая постановка «Травиаты», я сам посмотрел с удовольствием, мне понравилась. Кто-то ее критикует, но я не вижу никаких проблем в том, что действие перенесено в другую эпоху.
Да Вы и в «Фаусте» с телефонами и сторисы прямо на сцене снимаете.
Честно говоря, мне не очень нравится эта фишка с телефонами на сцене. Да в «Травиате» и нет телефонов. А в «Фаусте» (пока мой Мефистофель не на сцене) у меня было много свободного времени, так рассылал фото всем участникам, и пока все в гримерку поприходили — у них уже были «горячие» фото со сцены.
Изменилось ли восприятие зала по сравнению с довоенными временами?
Не могу так утверждать. Нас и до войны хорошо принимали, особенно если составы сильные. Вот последний «Набукко» очень хорошо принимали. Разницы я не ощущаю. Просто людей немного меньше из соображений безопасности. А прием зрителя всегда очень теплый.
А помните, когда были первые спектакли после карантина и первые после простоя из-за войны, насколько большим было воодушевление от самого выхода на сцену?
Первый после простоя у нас был «Севильский цирюльник» 15 мая 2022г., это было открытие военного сезона. Тянет на сцену очень, это как наркотик. Ведь выходя на сцену ты получаешь какую-то порцию адреналина. А совсем без сцены очень тяжело. Помню, когда сидели в карантине, ты начинаешь прислушиваться к себе, что-то заболело. А когда ты весь в работе, то ничего этого не замечаешь: лимфа по организму бегает — и все хорошо.
Часто вижу вашего юного Колю в зале. Как он воспринимает ваших героев?
Ребенок чуть ли не с самого рождения ездит со мной на гастроли, всегда старался брать его, когда была такая возможность. Мы всей семьей старались ездить вместе. Помню, на «Риголетто» в Голландии, когда Спарафучиле убил Джильду, Коля расстроился очень сильно. Говорит, зачем ты ее убил — ты ведь должен был другого убить, что это такое, что за самодеятельность на сцене происходит? Он высиживает даже «Фауста», хотя это огромный спектакль, но Коле нравится. И дома он занимается какими-то режиссерскими штуками, ставит сцены, увертюры, то есть чувствует музыку. Это меня очень радует.
Вы из музыкальной семьи?
Нет, у меня простая семья. Мама работала в машбюро, папа на заводе слесарем в Днепре (бывший Днепропетровск). Но мама пела в самодеятельности, у нее был очень хороший голос. Отдали меня в музыкальную школу по классу баяна, мне там очень нравилось, стал лауреатом многих областных конкурсов по классу баяна. У нас было трио баянистов, играли какие-то виртуозные вещи, очень технические произведения.
Хочу сказать, что если бы не музыкальная школа — моя музыкальная школа № 14 г.Днепра — я бы никогда не стал тем, кем я стал. Директором школы тогда был Юрий Владимирович Панащенко, он же вел сольфеджио. Благодаря этой школе и конкретно ему меня поставили на вокальные рельсы. Он услышал, что у меня есть голос, что могу петь, интонировать чисто, что есть какой-то тембр. И меня просто за руку отвели в Днепропетровское музыкальное училище имени Глинки. А там я уже поступил на вокальную кафедру к моему горячо любимому педагогу Николаю Николаевичу Герасименко, с которым до сих пор общаюсь. Он сейчас преподает уже в Днепровской консерватории. Мы с ним созваниваемся раз в два дня. Я даже консультируюсь у него по поводу преподавания, так как сам уже четвертый год преподаю в Киевской музакадемии.
Много нужно времени и сил, чтобы подготовить вокалиста?
Научить нельзя — можно научиться. Если вокалист хочет научиться, он научится. А если оно ему не надо, если он разгильдяй и сам не знает, зачем он поступил в консерваторию (а таких 90%), то без шансов. Но у меня 2 хороших студента есть. Один уже лауреат конкурса имени Василя Слипака, второй тоже имеет хорошие данные, но надо еще работать.
Ваши студенты тоже басы? Вы сразу стали басом?
Подбаски, я тоже таким был. Я закончил музыкальное училище с красным дипломом и приехал на прослушивание в Киевскую консерваторию.
Поезд приходил в 7 утра, в полвосьмого я уже был в консерватории, ждал. Хотел попасть к Кондратюку — на тот период он был заведующим кафедрой. К восьми услышал вокальные звуки — началось прослушивание у Евгении Мирошниченко. У нее там целый конвейер девочек был. Пошел на Майдан, купил герберы. Захожу к ней с цветами.
Ой какой рост! (1м94см) Вы тенор?
Нет!
Жаль, очень жаль. Я басов не веду.
Но меня прослушала и заинтересовалась очень-очень. К Евгении Семеновне приходили другие педагоги — я всем пел, до трех часов. И она дала добро: «Поступай, я тебе возьму». Как? Мирошниченко баса возьмет? Сказала, возьмет. Готовлюсь поступать.
История началась интересно!
Дальше будет еще интересней. Приехали мы на поступление вдвоем с товарищем из Днепра, тенором Назаром. С общежитием для абитуриентов тогда не сложилось, нашли мы ночлег в одном из детсадов на Оболони, что тогда был на ремонте. Неделю там жили. Мебели нет, спали на столах в игровой комнате, вместо подушек детские игрушки. Утром как побитые, голова квадратная. Адрес не запомнили, назавтра заблукали — едва нашли тот садик. Подружились со сторожем Галиной Иосифовной. Она разрешила нам готовить на кухне. Раз суп сварили, на окно поставили (лето, холодильника нет). Проснулись от воплей и грохота — на шторе мокрый кот висит, из супа выпрыгнул.
Дальше было как в сказке. Среди ночи в детский сад позвонила народная артистка Советского Союза Евгения Мирошниченко и отругала меня: ты почему не сознался, что жить негде?! С утра меня поселили в отдельной комнате на улице Терещенковской в ее квартире.
5 лет проучился в консерватории в классе у Евгении Семеновны, с 3-го курса меня взяли в Национальную оперу Украины, Киев. И вот с 2003 года там и пою.
Специфика басового репертуара — с юных лет петь возрастных героев. Как оно было по молодости?
У нас это называется «бородатые партии». Как-то справляюсь, клеят мне на лицо всякую поросль. Мешает, конечно. Вот недавно пел короля Филиппа в «Дон Карлосе» на Тайване, так пришлось 2 месяца не бриться — там нужна была своя борода. Но чаще всего всё это клеится — усы, борода, брови. Наклеят их тебе, потом снимаешь вместе со своими бровями.
Вам нередко приходится исполнять партии несимпатичных героев. Как вы находите для них краски?
Ну прям несимпатичные! Чем несимпатичен Мефистофель?
Местами симпатичный, но ведь негативный герой.
В музыкальном плане он очень симпатичный. Наверное, в каждом из нас есть какой-то Мефистофель.
Или Спарафучиле. Ведь совсем же негативный.
Почему негативный? Он благородный бандит: «Я просто так не убиваю, я убиваю за деньги. И если мне поступило предложение убить этого человека, я не могу убить другого».
Насколько сложно сейчас классическому искусству конкурировать с эстрадой, рок-музыкой?
Это всегда было сложно. Так, опера проигрывает им в массовости. Но посмотрите, сколько уже веков оперу слушают. А современная музыка подчас и одного дня не проживет.
Молодежь в своих тиктоках арий не слушает.
Надо воспитывать со школьной скамьи. Вот мои друзья из Днепра недавно приезжали, впервые слушали оперу — им понравилось. Для того, чтобы человеку впервые понравилось в опере или на балете, надо, чтобы был очень хороший состав, классная постановка — чтобы это было интересно. И зритель должен подготовиться, чтобы прийти в оперный театр. Вот своих я заставил прочитать либретто — слава Богу, сейчас есть перевод и в интернете, и бегущая строка в театре. Считаю, что и школьников надо привлекать, водить и в театр, и в филармонию, абонементы делать. Но сейчас это, к сожалению, невозможно, это очень опасно. Вообще опасно находиться в Украине.
Но мы же тут живем! Некоторые даже в музыкальную школу ходят (это я про Колю, который сидит рядом и впервые вступает в разговор)
Я хожу заниматься к учительнице домой, потому что в музыкальной школе нет бомбоубежища!
Сергей: Вот какие реалии! Но даже если бы там было бомбоубежище, я бы тебя туда не отпустил. Потому что вот в общеобразовательной школе была тревога 4 часа, дети там все время просидели, бедные учителя были вынуждены их развлекать как-то. Как можно переложить ответственность за своего ребенка на плечи учителя? Когда мы выбирали онлайн учиться или очно, я сказал онлайн.
Когда поете дует, вы больше обращаетесь к залу или к своему визави?
При очень хорошей акустике и очень хорошем дирижере можно петь куда угодно — будет слышно. Но есть такие залы, где очень сложно этого добиться. Тогда выстраивается мизансцена (если это хороший режиссер и понимает), где твой герой стоит в три четверти к залу, потом твой партнер — меняемся. Конечно, нужно петь к партнерше, а не в зал.
То есть это зависит от акустики зала или от режиссуры?
Это зависит от певца. Ведь есть такие вокалисты, что станут руки по швам и с места его не сдвинешь, они не могут идти и петь. Им надо остановиться — спеть, потом идти. И, конечно, должен быть контакт с дирижером, это же целая машина работает. В оркестре может сидеть человек 70-80, дирижер все это держит в своих руках. Если ты расходишься с оркестром — это минус тебе. Но есть дирижеры, которые блестяще всё это сводят.
Беседовала Лариса КИТ,
Киев
