По сложившейся традиции: вдогонку к аннотированным кино-обзорам Сергея Элькина – мои впечатления о некоторых фильмах и темах открывающегося в эту среду, несмотря на ограничения и смену формата, фестиваля.
Три конкурсных фильма, которые удалось пока посмотреть, в известной мере перекликаются и оттеняют друг друга, как часто бывает, или так кажется, в фестивальных программах.
Немецкий фильм «И завтра весь мир» (And Tomorrow the Entire World, реж. Юлия фон Хайнц) – об антифе; а точнее, чтобы без сакраментальных ярлыков, – о своеобразной молодежной коммуне (студентов-правоведов в основном, надо полагать, – немаловажная краска), антифашистского толка и действия: противостоят акциям ультраправых, вполне себе радикально-неонацистского разбора. Принципиальная ненасильственная стратегия – контр-демонстрации с плакатами да речевками и все такое – входит в клинч как с отморозками-противниками, так и с максималистами-харизматиками в собственных рядах; коллизия радикализации, вынужденной-благородной или вовсе напротив того, подсвечена дискуссией о конституционности протеста, гражданских нормах и пределах – на университетских лекциях и помимо; законодательные тексты цитируются в титрах, рефренами идущих по фонам. Ну и любовная коллизия, как полагается, в том же конфликтном русле, как поиск истины и себя в мире, прежде всего для романтичной главной героини. Дробный-осколочный коллективный портрет, если не поколения, претензии на широкие обобщения как бы и нет, то определенного его среза. Лица, повадки, нравы, в близком и ровно-освещенном фокусе – кажутся, со стороны, органичными и точными; да и просто симпатичны, или хотя бы интересны уже сами по себе. И другого уровня интерес – в характерном и неслучайном под-жанре, даже если не вполне намеренном, почти ‘социологических очерков’ текущей современности; при этом разборки с современностью идут, разумеется, на утопленном в подтексте, как в подсознании, историческом фоне, никому здесь не надо напоминать, каком именно, усвоенных или нет уроков.
В основе сюжета иранского фильма «Беззаботное преступление» (так уже принято в российском обороте, но можно, наверное, английское название Careless Crime перевести и жестче-формальней: «Преступная халатность»; реж. Шахрам Мокри) – реальная трагедия, со многим жертвами, из пред-революционного времени: ‘идеологический’ поджог кинотеатра, ко всему еще и переполненного и с запертыми выходами. Сорокалетней давности драма то ли реконструируется, то ли разыгрывается, и то ли в действительности, а то ли в кино, все не то чтобы размыто, но поступательно смешивается, ненатужно органично и искусно. Характерно неторопливые жанровые сцены, разговоры, типажи разных сред или времен, постепенно меняют ракурсы, прорастают друг в друга, отражаются и отсвечивают. Что это за потерянный в горах военный патруль, сегодняшний-реальный или инсценировка, римейк старого фильма, из того самого несчастливого сеанса… и кто эти вот нелепые старики-разбойники, те самые радикалы-поджигатели, через годы и возрасты снова видящие на экране нечестивую крамолу… а на соседних местах сидят девушки, хоть и с покрытыми, как положено, головами, но вида и повадок вроде не менее того крамольного, из времен и нравов совсем других, или и это только кажется… И кинотеатр в кинотеатре, тогдашний или современный, и кино в кино, и финальная кода, почти карнавальная и абсолютно кинематографическая. Такая вот сложносочиненная рефлексия прошлого, опрокинутого в настоящее и наоборот, то ли по закону подцензурного иносказания, то ли по глубокой органике национальной культуры; к тому же и в унисон с особой ролью кинематографа в ней.
Андрей Кончаловский в «Дорогих товарищах» – картине о замолчанном на долгие годы расстреле рабочей демонстрации в Новочеркасске в 1962 г. – идет в историю со всей прямотой. Насколько при этом зрячей и открытой, и с каким результатом, другой и трудный вопрос. Фильм уже весьма известен, получил спец-приз в Венеции, сказано о нем много и многими; для кого-то – бесстрашный взгляд и значимый гражданский жест, и высокого мастерства работа; для других – изощренная сервильность, и нашим и вашим, в уверенно-холодном ремесле; главная героиня, инструкторша райкома, в бенефисе, разумеется, Юлии Высоцкой – кому сродни фигуре античной трагедии, кому типаж поверхностной советской памяти. Не место и не время вдаваться в подробные дискуссии, тем более до возможности зрительских просмотров. Заметим только некоторые вещи в тему. Киноповествование в любого масштаба эпике –определению пунктирно; что именно отбирается и как отыгрывается – всегда условно, пусть и притворяется полновесным реализмом. Здесь главные точки действия и зрения – в основном партийные кабинеты или бункеры совещаний с поналетевшим на ЧП большим начальством; в центральных персонажах все больше партийные пешки или бонзы, гбшники, военные; остальное, и быт, и кровь – куда более мелким пунктиром, панорамно-фрагментарно и как бы извне. Избирательна и идейная повестка, так сказать. Споры в кадре и за: о Хрущеве (которого – на плакате – ‘на колбасу!’) и Сталине (которого, понятно, ‘на вас нет’ и вообще сильно не хватает). Иные, не столь очевидные, но более существенные пласты, выплывают исподволь и не вполне внятно: где 62-й, а где Гражданская, тем более на Дону, и где голодухи всех эпох и прочее, и прочее. И уж тем более – как-то совсем на полях возможного вчитывания: вопросы типа природы власти и права на протест; не говоря о прорастании в повестку современности. Насколько все это всерьез отвечает опыту глубокой исторической травмы, не избытой за поколения, и как соотносится с позицией и самой фигурой режиссера, государственника-лоялиста, говоря нейтрально, разговор совсем отдельный.
