Зоя МЕЖИРОВА
Наверное, многие замечали, что часто скромные, деликатные люди кажутся какими-то неприметными, не интересными на первый взгляд. И эта их скромность, как какая-то пелена, закрывает в общении настоящее своеобразие и глубину характера, конечно, если они присутствуют в их натуре, хотя было сказано – “Людей неинтересных в мире нет…”. Не думаю, что я уж излишне застенчива, но был один и забавный, и показательный случай, запомнившийся навсегда. Мой приятель, работавший электриком в Театре на Таганке, обаятельный, артистичный и необычайно общительный, попросил однажды отпраздновать у меня в квартире свой день рождения. Я с радостью согласилась. Незнакомая для меня компания, веселая, разбитная, набилась в мою маленькую двухкомнатную, это были артисты театра и просто его друзья. Тогда я вспомнила слова моей маленькой дочки: как хорошо быть бедовой!.. К столу принесли всё готовое, он буквально ломился. Шум, смех, веселье. И вдруг одна актриса спросила: А где же хозяйка?.. Все переглянулись и притихли… Пришлось слегка приподняться со своего места в уголке и улыбкой всех поприветствовать. Реакция была еще веселей, чем всё предыдущее веселье. Но что я хотела, да нет, не своей отчужденностью, но чем-то вроде нее, показать? Хотела предоставить свободное пространство другим на вечере моего друга, которым, кстати, не была представлена…
Но не для дел и их продвижений такое поведение. И тем более не для “зарабатывания” известности и популярности. Талант недавно ушедшего от нас Евгения Евтушенко обладал одной наиважнейшей особенностью – он был гениальным Менеджером своего искусства. “Мне недали славу – я сам ее взял…” написал Евтушенко в поэме “Фуку” . Это тоже дар, и дар особый, он, ко всему прочему, стиль жизни, а может быть стиль судьбы.
Порой человеческий характер и натура Художника – две совершенно разные вещи. В чем я не раз убеждалась, общаясь с замечательным мастером художественной фотографии и кинооператором, работавшим на многих фильмах, а также и с Андреем Тарковским на кинокартине “Сталкер”, – Григорием Верховским. Этот скромный, деликатный человек в общении тих и даже как бы почти неприметен.
Каков же Григорий Верховский в своих фотографических работах, многие из которых были размещены на его персональной выставке в “Русском Культурном Центре” Чикаго, где он сейчас живет, и одновременно, и их немало, выставлены среди фотографий других авторов на стенах экспозиции Русского Музея Санкт-Петербурга “Андрей Тарковский. Художник пространства”?
Ну, конечно, все начинается с детства, и корни всего глубинно именно в нем.
Моему отцу Александру Межирову, например, его мать Елизавета Семеновна, мечтавшая, чтобы маленький Шура, как его называли в семье, полюбил поэзию, – каждый вечер читала перед сном Пушкина, Некрасова, позднее Блока. Попробуйте ежедневно своему ребенку читать прекрасных поэтов – Звук, Мелодия обязательно останутся навсегда в памяти, и он, скорей всего, начнет писать, подключенный к потоку Музыки. Той, которая, впрочем, везде и во всем, просто многими неслышимая без определенной работы души. Музыка эта звучит в любой области жизни, разная и непохожая одна на другую, как разнообразна и жизнь. Она и в Изобразительном Искусстве, сферой которого является и художественная фотография.
Звучащий напев сюжетов Григория Верховского… Он вызывает сопереживание, что всегда было главной особенностью Лирики. Настроение, состояние, непосредственное чувство – ее могущественные Поводыри. На мой взгляд, фотограф Г.Верховский – и есть прежде всего лирик, хотя волнуют его самые разные проявления жизни.
И все-таки, как все началось?.. Как возникла непреодолимая тяга к съемкам?
Сохранилась фотография середины прошлого века – на ней трехлетний Гриша с грузной, старого образца камерой, буквально влипший в нее. Он знает, что уже она для него, как это не удивительно, не игрушка! В его семье отец – художник-оформитель праздничных декоративных убранств Москвы, старший брат Семен Верховский – известный график, оформитель книг. В доме везде много фотографий – и на столах в стопках, и на стенах. В 4 года Гриша фотографирует свою бабушку – есть и такой снимок в семейном архиве.
Идут годы, и вот, после окончания в 60-м московской фотошколы, успешный дебют –главный художник издательства “Советский писатель” Владимир Медведев, уже знакомый с работами молодого фотографа, заказывает 23-х летнему Грише сделать ряд фотографий к сборнику стихотворений Роберта Рождественского “Радиус действия”. Работы должны стать иллюстрациями к поэтическому тексту. Книга быстро выходит, не теперешним тиражом, огромным – в 50 тысяч. Расходится мгновенно. И Гриша в один день становится признанным фотографом, получив лишь единственный авторский экземпляр, с трудом раздобытый для него самим В.Медведевым… Нет, не фотокорреспондентом становится, в этом-то все и дело, а фотографом, выражающим художественными средствами суть явлений.
Одна из фотографий в сборнике Р. Рождественского – моя, может быть, самая любимая. Площадь перед Московским университетом. Она почти пустая, в дожде. Его капли отскакивают от тротуара, поблескивая в туманном свете дня. Кто-то перебегает это пустынное пространство. Кажется, все очень просто и обычно. Но какая магия! Да, прекрасно выбрана, а скорее схвачена, композиция, и замечательная, легкая, эмоциональная светотень. Но что-то есть еще, что невозможно передать словами. Какая-то нежная невидимая скрипка поет мелодию любви к этому сырому московскому воздуху, мелодию родства с этой площадью и со всем пространством города, восхищения красотой мира и слегка горького сожаления, что он так хрупок и не навсегда.
А вот другая фотография Григория Верховского в той же книге, завораживающая своим беззвучным ритмом: с очень высокой точки снята развилка зимней заснеженной улицы, колесами в снегу дороги накатаны углубления, одинокая машина стоит неподвижно сбоку и неподалеку от нее пустая скамейка. Так же как в первом снимке пустынность – не пустая, эмоционально насыщенная. В это острое настроение легкой печали, мечтой о чем-то, вместилось так много.
Творческому характеру Верховского, казалось такому тонкому и проникновенному, свойственны резкие и, я бы сказала, властные, сильные перепады в сюжетах.
Праздничная свадебная пара молодоженов в светлом летнем лесу – и тяжелый, неуклюжий, уродливый танк рядом за деревьями, как угроза, похоже вот-вот способная двинуться и разрушительно закрыть собой счастливый момент.
Обшарпанный московский двор с разбитыми, облупленными дверью подъезда и ступенями к ней ведущими, в котором грузная неопрятная женщина выгуливает собаку, справляющую нужду, – а за аркой подворотни, чуть вдали на улице, длинная в несколько рядов очередь к Монне Лизе в музей Изобразительных Искусств им. Пушкина.
Репетиция оркестра Силантьева – с наплывшими друг на друга трубами исполнителей. Они как в бою скрещивающиеся сабли или рапиры.
Везде глубокое истолкование жизни, философское ее осмысление.
Противовес тишины и радости – дьявольской цели войны. Убогость грязного быта – и высокий взлет души, тянущейся к прекрасному. Музыкальные репетиции, в основе которых тяжелый труд, преодоление себя, стремление к высокому блаженству гармонии, к совершенству.
Григорий, мастер композиции и светотени, работает в черно-белой фотографии, которая наиболее свободно выражает все нюансы, все оттенки переживаний и состояний.
Он ненасытен в своих сюжетах. Великая Майя Плисецкая в атмосфере балетного класса в простом репетиционном костюме у огромного зеркала. Одухотворенный портрет Анни Жирардо в Доме офицеров, где собралось много людей, узнав, что здесь сейчас находится знаменитая французская актрисса, и вот в этом шуме и гомоне появляется фотография дивной прелести и внутренней красоты. И тут же портрет Михаила Таля, сверх драматично-выразительный – идут последние минуты блиц-турнира, и он смотрит горящими глазами на циферблат часов, которые должны вот-вот показать закончившееся время, когда упадет флажок. Образ прямо-таки какой-то демонической мощи.
Но главные – именно из портретов, сделанных Г. Верховским – Андрея Тарковского во время и в перерывах работы над своим выдающимся фильмом “Сталкер”. Официально снимать запрещалось, потому что для этого был определен мосфильмовский фотограф. Но на Григория запрет не распространялся. Андрей Тарковский обдумывает что-то, погрузившись в себя и закрыв лицо ладонью – этот экспрессивный снимок среди других его работ на выставке в Русском музее, которая недавно поехала в Германию. А весь ее осмотр открывается тоже фотографией Г. Верховского, неспроста выбранной устроителями – портретом режиссера крупным планом с кинокамерой.
Тишина и скромность характера и в то же время необычайная свобода и мощная сила в художественных фотографических решениях. Работы Григория Верховского вошли в Антологию советской и современной российской фотографии “Фотоэстафета от Родченко до наших дней”. Они находятся и в “Музее фотографических коллекций”, и в фонде “Музея Кино” в Москве. А это чрезвычайно высокая оценка и признание неординарного творческого дара.
И я счастлива, что портрет для моей первой книги стихотворений “Качели весны” (вышла под лит.псевдонимом Зоя Велихова) сделан этим фотохудожником. Сколько было мук и времени потрачено, сколько отснято пленок. Конечно, все у него получалось, но он чувствовал, что нужен наилучший, единственный кадр! И свет, пронизывающий глаза и делающий их мерцающими на освещенной стороне лица и на погруженной в зыбкий сумрак, и сам выбранный ракурс – произнесли свое волшебное слово. Никогда бы себе не позволила говорить о собственном портрете, но эта фотография, – когда я смотрела на нее как бы в зеркало, – кажется, волею художника, влияла и изменяла и мое лицо, и делала его загадочнее, утонченней, добросердечней.
