8 и 10 декабря в Чикагском оперном театре (далее — ЧОТ) состоится чикагская премьера оперы “Нос” Д.Шостаковича. Дирижер — музыкальный руководитель театра Лидия Янковская. О будущем спектакле, причинах ухода из ЧОТ и ближайших планах — в эксклюзивном интервью дирижера.
Почему “Нос”, Лидия?
Я обожаю эту оперу — первую в творчестве Шостаковича. Нет боязни, в музыке царит полная свобода, Шостакович делает все, что хочет. Опера написана человеком, который понимал и глубоко изучал оперную классику, знал, что такое опера и музыкальный театр. Шостакович — человек с иронией и чувством юмора. Он писал музыку в то время, когда творили футуристы и разного рода модернисты. Короткая повесть Гоголя как раз вписывалась в то время и совпадает с сегодняшним. Часто героями опер бывают люди, которые вдохновляют нас быть лучше. В “Носе” — наоборот — показано все самое худшее в людях. Каждый персонаж — архетип. Нет добрых и хороших. Ковалева жалко. Он в нехорошей ситуации, без носа ему жизни нет. Никто вокруг не хочет ему помочь. “В вашей ситуации, конечно, трудно, но мы все равно вам не поможем. Мы беспокоимся за себя.” Интересна музыка оперы. Так раньше никто не писал. Люди смотрят на эту оперу, как на произведение атональное, а при этом в ней есть моменты лирические, традиционные ансамбли, арии. В “Носе” есть один очень интересный фрагмент — четыре-пять минут, когда играют только ударные инструменты. Такое сделано первый раз в истории! Шостакович прекрасно показал, как важен в нашей жизни ритм. В то время, в двадцатые годы, в Советском Союзе начинали строить фабрики, развивались новые технологии. Темп всего совершенно менялся. Ударные инструменты и вся музыка оперы показывают жизнь, в которой находился композитор. Это переносится и в настоящее время. Мы тоже живем в шумном мире, где много движения, энергии. Такого рода параллели интересны… Опера близка мне еще и потому, что действие происходит в Санкт-Петербурге. В музыке я вижу любовь к городу и все, что вспоминаю с ностальгией, и все ужасы, которые происходили и повторяются там… Проблема с “Носом” — большое количество действующих лиц, больше восьмидесяти. Такой состав пугает театры, но на самом деле это не так. У нас тридцать четыре человека исполняют все партии. Наша постановка очень практичная. Надеюсь, после Чикаго она пойдет и в других театрах.
В музыке Шостаковича масса отсылок к Чайковскому, Мусоргскому, Римскому-Корсакову; в повести Гоголя можно найти параллели и с гофманской крошкой Цахес, и с сегодняшним днем. Как вам кажется, зрители смогут понять эти ассоциации?
Конечно. Архетипы людей те же, что и сейчас; социальные проблемы, поднятые в опере, актуальны сегодня. В нашей стране многие люди живут, не зная, что случится на следующий день с финансовой ситуацией, со здоровьем, медицинскими страховками, со всем на свете… Любой человек может представить себя в ситуации, что вдруг он потерял что-то важное.
Из русскоязычных солистов в спектакле занят только Алексей Богданов в партии Ковалева. Есть сложности с пониманием текста у певцов?
Во-первых, я уже ставила русские оперы. Почти все, кто участвует в “Носе”, не раз пели со мной что-то на русском языке. Во-вторых, за последние десять лет все больше и больше ставится русских опер. Певцов стали обучать в консерваториях, как петь на русском языке. Мы подготовили огромные дополнительные материалы. Каждый певец получил либретто в интернационально-фонетическом алфавите с дословным переводом. Собственно говоря, так происходит с любой оперой на любом языке. Певцы должны не только знать общее содержание, но и дословный перевод. Плюс к этому на сценических репетициях мы обсуждаем определенные моменты, которые одним переводом не понять. Идиомы, отдельные фразы, исторические моменты… На третьей постановке со мной работает пианистка Лиза Зильберман. Она живет в Чикаго и помогает певцам с произношением. По-английски ее должность называется “Russian Diction Coach”. Она записала для певцов все слова оперы. Наш режиссер Франческа Замбелло понимает русский язык. Она много работала в России и даже какое-то время училась в Москве. Так что у певцов есть много ресурсов и возможностей понять текст и отработать произношение.
Я хорошо помню спектакль Уильяма Кентриджа 2010 года в Метрополитен-опере. Огромный движущийся занавес, расписанный русскими фразами, Нос на полсцены, из которого вырастает изображение Сталина… Постановка была замечательная. Казалось, лучше поставить нельзя, но тем не менее Франческа попытается. Какой будет ее постановка?
Я видела спектакль Кентриджа (я тогда жила в Нью-Йорке), он производит впечатление с визуальной точки зрения. Одна из моих любимейших постановок в Метрополитен-опере. В спектакле Франчески мне очень нравится ее человеческий подход. Постановка сфокусирована на этом самом человеке (Ковалеве), на людях, с кем он встречается, и на истории, которая с ним происходит. Франческа делает постановку ближе к литературному оригиналу.
Весной с Civic Orchestra вы дирижировали Одиннадцатой симфонией, сейчас работаете над “Носом”. Чем вас привлекает Шостакович?
Шостакович — один из моих любимых композиторов. Я с детства обожаю его музыку. Мне нравится, что она интеллектуальна и эмоциональна одновременно. Очень часто — особенно в музыке XX века — это два разных мира. Шостакович подходит ко всему с юмором, часто — с сарказмом, и это слышно в музыке. Он не слишком серьезно себя воспринимает, что бывает не часто. Мне это тоже очень нравится. Есть композиторы, развивающие традиционную музыкальную линию; есть те, которые ломают традиции, идут против них. Шостакович не принадлежал ни тем, ни другим, он всегда оставался самим собой.
“Нос” — первая опера Шостаковича. Композитор сочинил ее в двадцать один год. Одиннадцатая симфония — одно из сочинений позднего Шостаковича. Как менялась со временем его музыка?
Про многих композиторов мы можем сказать, что произведения, написанные в разные периоды творчества, как будто принадлежат разным людям. Про Шостаковича такого не скажешь. И “Нос”, и Одиннадцатая симфония — это тот же Шостакович, его музыкальный голос. Премьера “Носа” должна была состояться в Большом театре, но Большой ставить отказался. Я думаю, что они посмотрели на партитуру и сказали, что это невозможно ни сыграть, ни спеть. Шостакович только окончил консерваторию, был начинающим композитором. У него хорошо прошла Первая симфония, но зачем нам ставить “Нос”? Думаю, примерно так рассуждали в Большом театре.
Премьера состоялась в театре МАЛЕГОТ (Малый Ленинградский оперный театр). После шестнадцати представлений спектакль сняли с репертуара, у Шостаковича случился сердечный приступ. В СССР опера не исполнялась сорок четыре года. Ее вернули к жизни дирижер Геннадий Рождественский и режиссер Борис Покровский. Шостакович участвовал в репетициях оперы и присутствовал на премьере Московского камерного музыкального театра в 1974 году, за год до смерти…
Это сейчас все поют много современной музыки, привыкли к ней, а певцы в Советском Союзе в двадцатых годах ничего подобного не исполняли… Но что интересно. Многие композиторы на месте Шостаковича не хотели бы, чтобы эту оперу ставили. Они бы сказали нечто вроде: “Я написал ее в двадцать лет, забудьте про нее”. Или взялись бы переписывать, создавать новую редакцию. А Шостакович участвовал в репетициях, поддерживал интерпретацию дирижера. Это говорит о нем много, как о человеке.
Лидия, в последнее время вы часто выступаете с симфоническими оркестрами и оперными театрами по всему миру. Какие из ваших дебютов вы бы выделили как наиболее запоминающиеся?
Во-первых, Опера Санта-Фе. Я дирижировала там оперой “Русалка” Дворжака. Потрясающе, как люди слушают оперу под открытым небом! Заходит солнце в пустыне, начинается спектакль… В самый эмоциональный момент — вдруг молния за сценой. Музыка и искусство соединяются с природой. Люди приезжают в Санта-Фе со всей страны. Там собираются певцы мирового уровня… Второе — Английская национальная опера. Я дирижировала Третьей симфонией польского композитора Хенрика Гурецкого, известной как “Симфония скорбных песнопений”. Это был очень интересный опыт. Английская национальная опера — театр с необычными постановками и потрясающими образовательными программами. Например, они проводили уроки пения по Zoom для больных ковидом. В уроках приняли участие больше тысячи трехсот человек по всей Великобритании. Потом многих из них пригласили петь в хоре перед спектаклем… В Английской опере еще недавно все дети и подростки до двадцати одного года получали бесплатные билеты. К сожалению, сейчас там происходят неприятные изменения. Очень надеюсь, что британское правительство пойдет навстречу театру… Много было запоминающихся моментов с симфоническими оркестрами. Из самого последнего — концерты с Атлантским симфоническим оркестром. В программе соседствовали Сюита из балета “Ромео и Джульетта” С.Прокофьева и пьеса современного индийского музыканта и композитора Амджада Али Хана. Он играет на индийском инструменте сарод. С Cимфоническим оркестром Лос-Анджелеса я дирижировала программой, состоящей из произведений двух композиторов-женщин: Флоренс Прайс и Маргарет Бондс. В Лос-Анджелесе потрясающий концертный зал. Оркестранты открыты к разной — в том числе современной — музыке, они невероятно пластичны в работе.
Вернемся в Чикаго. 3 марта следующего года вы выступаете в Симфоническом центре в серии MusicNOW. Запланированы две мировые премьеры сочинений Джесси Монтгомери и Кертис Стюарт. Задам вам глупый вопрос. Когда вы согласились дирижировать новыми сочинениями, вы не знали, какими они будут?
Я до сих пор не знаю.
Вдруг они вам не понравятся, покажутся скучными, вторичными? Что тогда? Отказываться поздно — надо исполнять…
Конечно, какие-то произведения ближе к сердцу, чем другие. Я считаю, когда на меня полагается композитор, чтобы показать свое сочинение в лучшем свете, очень важно найти в нем все самое интересное. На мне лежит огромная ответственность — дать жизнь новому произведению. Когда я получаю партитуру, я всегда все детально просматриваю, разговариваю с автором, задаю вопросы. Между композитором и мной идет постоянный диалог. Чем больше я пытаюсь узнать, тем лучше результат. Даже самые известные и красивые произведения можно исполнить скучно, а в самом неинтересном произведении можно найти нечто любопытное и зажечь музыкантов.
Мировыми премьерами дирижировать, наверно, легче. Никто не знает, как эта музыка исполняется, не с чем сравнивать! Злой критик ничего не скажет.
Злой критик может обругать музыку. Часть моей работы состоит в том, чтобы критик этого не сделал. Когда музыканты знают то или иное произведение, они могут позволить себе заняться интерпретацией. Новое произведение нужно выучить. Проблема со стандартным репертуаром в том, что у дирижера с оркестром очень мало репетиций. Нет времени донести свои мысли до оркестра. С записями тоже не все так просто. Например, в случае Пятой симфонии Бетховена все слушают записи двух немецких (Фуртвенглер, Караян) и одного американского (Леонард Бернстайн) дирижеров середины XX века. У них похожая, но не единственно возможная интерпретация. Дирижеры нового поколения стараются имитировать эти записи. Так строится традиция. Людям трудно выйти за рамки того, к чему все привыкли.
Вы объявили, что после этого сезона уходите с поста руководителя театра. Для меня это стало полной неожиданностью. Еще прошлой зимой мы отмечали ваше пятилетие на посту руководителя, говорили о планах. И вдруг — все. Почему, зачем?
Ничего особенного не случилось. Я сделала очень много в ЧОТ, довела театр до хорошего уровня. Сейчас я много гастролирую, занята другими проектами, готова двигаться к чему-то новому. В следующем сезоне я буду продолжать вести программу “Vanguard Initiative”, работать с молодыми композиторами. Сейчас хороший момент плавно передать бразды правления. Без меня ничего не развалится, все будет продолжать функционировать.
В театре вы могли, выражаясь вашими же словами, экспериментировать с репертуаром, ставить неизвестные оперы, не думать о классике, потому что за вас это делает Лирик-опера… Теперь все то, о чем вы говорили, потеряло смысл. Теперь вас только могут пригласить на определенную оперу или программу. Так получается?
Не совсем. Я дошла до такого уровня в карьере, что могу выбирать репертуар. И потом, я очень часто исполняю традиционные симфонии или оперы. У меня есть возможность перенести мои знания в другие театры. Я считаю, что это очень важно делать. В Чикаго я уже это сделала. Театр может продолжать это делать и без меня.
Давайте уточним. Вы уходите с поста музыкального руководителя ЧОТ, но остаетесь куратором программы “Vanguard Initiative” при новом руководителе?
Нового музыкального руководителя не будет. В театре есть генеральный директор Лоуренс Эделсон и будет введена новая должность — Head of Music. Новый человек будет отвечать за музыкальную часть театра в повседневном режиме, помогать с выбором певцов… Я, возможно, вернусь в театр в качестве приглашенного дирижера. Почему нет? Буду рада продолжать сотрудничество с театром.
Как же новые русские оперы? Как же “Запорожец за Дунаем”? Я, честно говоря, так надеялся, что вы покажете эту оперу в Чикаго…
Все возможно. “Запорожец за Дунаем” мы, кстати, обсуждали с директором. Говорили мы и о том, какие славянские оперы можно поставить в Чикаго. Посмотрим.
Я понял, вы переросли ЧОТ. Он вам стал тесен. Что если вам предложат возглавить театр более высокого уровня? Вы открыты к новым предложениям?
Да, конечно. Сейчас я концентрируюсь на разных проектах в разных странах.
Что у вас в ближайших планах?
В июне я буду дирижировать в Сиднейской опере. Триптих Пуччини “Плащ”, “Сестра Анджелика” и “Джанни Скикки” ставят три разных австралийских режиссера. С нетерпением жду интересного оркестрового проекта. В конце февраля в Солт-Лейк-Сити с Симфоническим оркестром Юты представляю американскую премьеру Концерта для альта с оркестром швейцарского композитора Майкла Джаррелла. В программе также — редко исполняемая Вторая симфония Чайковского и Сюита из оперы “Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии” Римского-Корсакова — оперы, которую, если бы не пандемия, мы должны были поставить в Чикаго. Очень красивая музыка. Ее в Америке почти никогда не ставят в программы.
Представим все-таки, что вам предлагают возглавить, например, Английскую национальную оперу или театр в Германии. Бросите Чикаго ради Европы?
Переехать возможно, если будет интересное предложение. Такие вещи не делаются сразу. Если предлагают такие работы, то это через два-три года. Кто знает, что произойдет за это время? Мы еще успеем это обсудить. На данный момент я очень люблю Чикаго и никуда не собираюсь уезжать. Буду продолжать здесь жить. В эти дни я живу “Носом”. У нас суперпрофессиональная команда: один из лучших оперных режиссеров Франческа Замбелло, высокого уровня певцы, замечательный чикагский дизайнер Маркус Доши. Он преподает в Северо-Западном университете, у нас отвечает за декорации и свет. Опера короткая, веселая, живая, остроумная, говорящая много обо всех аспектах современной жизни. Единственное, о чем я жалею, — что у нас только два спектакля. Было бы здорово, если бы их было восемь или десять. Но времени для разгона нет. Все надо делать по высшему разряду сразу. Я с нетерпением жду чикагской премьеры и приглашаю на нее читателей вашей газеты.
Удачи, Лидия! До встречи на премьере!
Nota bene! Опера “Нос” пройдет 8 декабря в 7.30 pm и 10 декабря в 3.00 pm в помещении Театра музыки и танца “Харрис” (The Harris Theater for Music and Dance) по адресу: 205 East Randolph Street, Chicago, IL 60601. Билеты — по телефону 312-704-8414 или на сайте chicagooperatheater.org. Там же вы найдете информацию об истории и сегодняшнем дне Чикагского оперного театра.
