Во вторник, 14 октября, я присутствовал на историческом событии — первой с февраля 1995 года встрече Чикагского симфонического оркестра (далее — ЧСО) с немецким дирижером Кристианом Тилеманном. В программе — Восьмая симфония Антона Брукнера.
В прошлом Тилеманн дирижировал ЧСО три раза с тремя разными программами, проведя в общей сложности одиннадцать концертов. Его дебют в Чикаго состоялся 10 марта 1993 года с Пятой и Шестой симфониями Л.ван Бетховена. Программа прозвучала пять раз: 10-13 и 16 марта. В сезоне 1994-95 годов он провел в Чикаго две недели, продирижировав двумя программами. В первой (19-21 и 24 января 1995 года) прозвучали Три прелюдии из оперы “Палестрина” Х.Пфицнера, Четвертая симфония Р.Шумана, Первый виолончельный концерт Д.Шостаковича (солист — Генрих Шиф); во второй (28 января и 3 февраля 1995 года) — увертюра “Манфред” и Четвертая симфония Р.Шумана, Седьмая симфония Л.ван Бетховена. После этого последовал перерыв в двадцать семь лет, и вот маэстро снова в Симфоническом центре. Кто-то даже стал подсчитывать, сколько музыкантов из нынешнего состава играли в те годы с Тилеманном. Оказалось, около двадцати.
Репетиция была назначена на десять утра. Одетый в черную майку и синие джинсы маэстро появился на сцене с немецкой пунктуальностью за две минуты до начала с большой партитурой в руках, обвел глазами музыкантов, сказал всем “Guten Morgen”, попросил опустить пюпитр, обернулся, посмотрел в зал. Представитель администрации представил его. Никаких заявлений, приветственных слов и долгих разговоров со стороны дирижера не последовало. Сразу за работу, сразу — к музыке. Сложилось впечатление, что до всяких слов Тилеманн хочет посмотреть, как звучит оркестр. ЧСО исполнил первый фрагмент Восьмой симфонии, после чего начался разбор полетов.
Маэстро прекрасно знает партитуру Симфонии. Первый раз он заглянул в ноты через тридцать минут после начала репетиции. Ведет он себя очень демократично. Во время перерыва к нему подошли музыканты, и он с ними стал что-то обсуждать. Из комментариев запомнились слова, что в Восьмой симфонии Брукнера “больше горечи, чем пафоса”, просьба играть мягче и нежнее (“не фортиссимо”, “это не концерт Брамса”, “в одну линию, все плавно”) и дважды сказанное “Не слишком сладко”. Когда все получалось, Тилеманн радовался, как ребенок, восклицая: “Ja, ja”. Кто-то из музыкантов заметил: “Вместо привычных уже “uno, due, tre” мы услышали “eins, zwei, drei” (Намек на итальянские слова в английском языке Риккардо Мути и немецкие в английском языке Тилеманна).
Репетиция закончилась для маэстро неожиданно. Открылась боковая дверь, и менеджер оркестра показал на часы. 12.30 pm. Время вышло. Тилеманн поблагодарил музыкантов и собрался уже уходить, но к нему снова подошли несколько человек и что-то спросили. Маэстро очень доброжелательно ответил на все вопросы.
После окончания репетиции мне удалось поговорить с Кристианом Тилеманном. В начале нашей беседы я попросил его поделиться первыми впечатлениями от встречи с чикагским оркестром.
У меня прекрасные впечатления. Мы налаживаем контакт друг с другом. Знаете, дирижер всегда должен установить контакт с музыкантами. Уже на первой репетиции у нас были замечательные моменты. Хорошо, что сегодня мы репетировали только утром. Есть время подумать, как провести следующую репетицию. Завтра мы закончим первый прогон Симфонии и начнем снова. Продолжим налаживать контакты.
Все говорят об особом чикагском звуке оркестра. Как бы вы охарактеризовали этот феномен — “чикагский звук”?
Очень выразительный звук великолепной духовой секции. Я никогда не играл с ними Брукнера. Хочу понять, как они привыкли. Мне любопытно. Пока рано говорить — мы еще не сыграли всей Симфонии. Они не знают меня, я не знаю их. Мы тестируем друг друга. Они предложили мне определенный звук. В каких-то фрагментах получается хорошо, в каких-то требуется корректировка. Для этого и существуют репетиции. Я очень доволен тем, как все началось. Завтра продолжим.
Что вас больше всего привлекает в Восьмой Симфонии?
Атмосфера. Чувствительная, страстная… В Симфонии есть религиозный фон, но это не религиозная музыка, которую невозможно понять. Я сам протестант, и я понимаю музыку Брукнера, и полагаю, что каждый может ее понять и принять. Какую бы религию вы не исповедовали, откуда бы вы не приехали, вы услышите неповторимую музыкальную атмосферу. Брукнер создал для нас целый мир. В триумфальном финале Симфонии больше горечи, чем пафоса. Это музыка отчаяния, а настоящее отчаяние не бывает громким. Я скажу музыкантам, чтобы они не играли эту музыку истерически и чтобы она не звучала слишком сладко. Музыка Брукнера выражает его глубокие размышления о вере и жизни. Его музыка не только для католиков — она для всех.
У ЧСО не такая богатая традиция исполнения Брукнера. Почему, как вы думаете, Брукнер не стал таким же популярным композитором, как Брамс или Бетховен?
Я не могу этого понять. В Германии Брукнер очень популярен, в Австрии, Франции. Скорее, речь идет об Италии и англоязычном мире. В Америке в таких городах, как Чикаго, Нью-Йорк, Бостон, зрители открыты к музыке Брукнера. Мы должны убедить людей, что это прекрасная музыка. Кто-то должен прийти и послушать, и сказать другим. Мы должны воспитывать людей. Это, как в картинной галерее. Ты смотришь на работу незнакомого тебе художника, работа тебе нравится, ты открываешь для себя новое имя, становишься его поклонником, ищешь другие работы…
Надеюсь, так произойдет и с Брукнером. Люди, которые никогда не слышали его музыку, откроют ее для себя.
Я должен познакомить их с ней. Они увидят, какая это чудесная музыка и станут ее горячими поклонниками.
Мои украинские друзья говорят, что сегодня им не до музыки. Я слышу слова: “Нам не нужен Брукнер — нам нужно оружие”. Что вы скажете им? Что надо сделать, чтобы остановить российскую агрессию?
Я скажу, что Украине действительно нужно оружие. Невероятно — то, что там творится. Я знаю истории художников, которые пытаются спасти музеи в Лимане, Киеве. Столько зданий, столько жизней разрушено. Я в шоке, не знаю, что сказать. Искусство — особенно музыка — в этой ситуации может сыграть очень важную роль, потому что музыка меняет настроение, заставляет задуматься о жизни. Жизнь без искусства, жизнь без музыки — нищая жизнь… У Украины должно быть оружие, но я не знаю, как все это закончить. Мой личный прогноз: это не будет продолжаться долго. Путин потерпел крах, экономика идет вниз, недовольство нарастает. Что это значит для русской культуры и русской музыки? Мы должны играть больше русской музыки, чем раньше. В Дрездене перед несколькими спектаклями “Аиды” мы исполняли украинский гимн. Мы полны симпатий к Украине и украинскому народу. С другой стороны, культура в России прекрасная. Наш враг — не Пушкин и не Чайковский, а Путин. Я иногда думаю, действительно ли Путин понимает, что он делает со страной? То же самое было в Германии после Второй мировой войны. Люди отказывались говорить по-немецки, не хотели приглашать немцев домой, потому что подозревали, что делали их отцы и деды в Украине. Но Гете здесь ни при чем. Поэтому я говорю: больше Гете, Гейне, Шиллера, Бетховена, Шумана, Шуберта. Сегодня мы должны исполнять больше русской музыки; не должны забывать, что Москва и Санкт-Петербург — прекрасные культурные города. При этом какие ассоциации вызывает сегодня Россия? Война, агрессия, ненависть. Это сделал Путин. После окончания войны необходим международный суд над Путиным и его окружением. Они должны заплатить за все преступления. Я не могу представить, что сегодня, в XXI веке, после всего, что случилось во Второй мировой войне, мы говорим о новой войне в центре Европы. Невероятно! Они каждый год празднуют победу во Второй мировой войне, а что они делают сегодня? Почему они должны удерживать Крым и другие территории? Почему?.. Это печально. Но я повторяю: исполняйте больше русской музыки!
Вы приехали в Чикаго из Берлина, где дирижировали тетралогией Вагнера “Кольцо нибелунга” в Государственной опере в новой постановке Дмитрия Чернякова. Довольны тем, как все прошло?
Я очень доволен, учитывая, что влетел в репетиции и не было достаточно времени, чтобы поработать с Димой с самого начала. Мне очень нравится, как он работает. У нас было замечательное сотрудничество. Дима — очень талантливый режиссер и приятный человек. Я просто очарован им. В нашей области таких людей — режиссеров, дирижеров — описывают как “трудных”. (Кристиан Тилеманн выразительно произносит это слово — “difficult”. — Прим. автора.) Ты встречаешься с ними и думаешь: “Как такое возможно?” То же самое с певцами. Когда певец предлагает другой темп или просит повторить какой-то фрагмент, к нему сразу приклеивается ярлык: “трудный”. Что, почему? Мы обсуждаем, мы работаем, это нормальный процесс, и нормально, когда у нас разные взгляды… Моя работа с Димой была прекрасной, и я был очень доволен оркестром.
Я читал превосходные рецензии на тетралогию. При этом Диме кричали “бу”. Только Диме, вам — нет.
Если кричат “бу” режиссеру, в Германии он делает карьеру. Это удивительно. Если кричат “бу” солистам или дирижеру, это плохо, но если кричат “бу” режиссеру — это хорошо. Я этого не могу понять, но именно так происходит. Премьера была без “бу”, так что в определенной степени она прошла скучно… Я ненавижу, когда кричат “бу” певцам. Если у солиста не такой хороший голос в этот вечер, можно не аплодировать, но “бу” — это от необразованности. Мнения о спектаклях были разные, но в целом позитивные. Я обсуждал тетралогию с несколькими людьми, и они хотели пересмотреть ее, чтобы обратить внимание на детали, которые ускользнули в первый раз. Нет, нет, у Димы был потрясающий успех… Тетралогия невероятно трудная. Мы идем от оперы к опере, как будто взбираемся на вершину горы. Шаг за шагом, опера за оперой…
Несколько лет назад я услышал историю, как вы впервые встретились с Гербертом фон Караяном, и о совете, который он вам дал. Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?
Я спросил его, что нужно сделать, чтобы стать дирижером? Он дал совет идти в оперный театр. Он сказал: “Ты должен дышать с музыкантами”. Музыка — это дыхание. Это то, чему учишься в опере, работая с солистами. А дальше он заговорил о гибкости оперетты.
Даже оперетты?
Да, он говорил про “Веселую вдову”. Я был поражен. Я думал, мы будем говорить о “Тристане и Изольде”, где оркестра больше, чем певцов. Я был тогда глупым. Думал, что “Тристан…” — произведение для дирижера, и можно дирижировать, как хочется, а певцы как-нибудь споют. Я не имел ни малейшего представления о том, что такое театр и как нужно уделять внимание певцам. Он сказал, что дирижер должен слушать певцов и должен быть гибким в отношении темпа. Это не то, чего я ожидал от нашей встречи. Я не думал, что он будет говорить о “Веселой вдове” больше, чем о серьезных операх.
Давайте поговорим о вашем репертуаре. Конечно, это немецкая классическая музыка: Вагнер, Брукнер, Брамс, Бетховен…
Конечно, но я исполняю много французской и русской музыки. У меня не было большого симфонического опыта, потому что я очень много работал в оперных театрах, со всеми этими длинными Штраусом и Вагнером, и другими операми… Я много исполнял итальянского репертуара. От “Тоски” до “Девушки с Запада”, от “Отелло” до “Риголетто” и Аиды”, и так далее. У меня не было больших возможностей для этого, потому что я начал работать в Байройте. У меня было занято все лето. (С 2000 года Кристиан Тилеманн ежегодно выступает на Байройтском музыкальном фестивале. В 2010 году он стал музыкальным консультантом фестиваля, c 2015 по 2021 годы был его музыкальным руководителем. — Прим. автора.) Конечно, я вырос на Бетховене и Брамсе больше, чем на другом репертуаре, но я дирижировал многими другими произведениями. Обычно меня приглашают на немецкую музыку. Например, на Брукнера. И я думаю: почему нет?
Вы даже дирижировали всеми балетами Прокофьева…
О, да. Это было в Дюссельдорфе. Я дирижировал несколькими операми Яначека, и результат получился хорошим. Мне очень нравится музыка Яначека, но если вы не говорите на чешском языке, это сложно. Темпы другие по сравнению с тем же произведением на немецком языке. То же самое с русским языком. Сравните “Бориса Годунова” на немецком и русском языках. Я бы все время дирижировал “Борисом…”, но я не знаю русского языка. Я не хочу лукавить с самим собой. Это несерьезно — дирижировать русской оперой, не зная русского языка. В симфонической музыке это можно, но не в опере.
Возможно, мой следующий вопрос вы ожидали. Как могло случиться, что ваш последний концерт с ЧСО был в 1995 году, что вы дирижировали в Лирик-опере лишь один раз в 1999 году и последний раз дирижировали американским оркестром в 2002 году? Вы не приезжали двадцать семь лет — почему?
Потому что моя карьера развивалась в Европе. Сначала — Байройт, потом Венский филармонический оркестр, Зальцбург… Потом появились Пасхальный фестиваль, где я выступал с Дрезденской штаатскапеллой, Берлинский филармонический оркестр… Все, год заполнен. И так год за годом. Никаких особенных причин — я был постоянно занят.
Сегодня мы с вами разговариваем в Чикаго. Значит ли это, что ваши планы изменились и вы больше времени будете проводить в Америке?
Нет, мои планы не изменились. Это Риккардо (Риккардо Мути. — Прим. автора.) убедил меня приехать в Чикаго. Он мой хороший друг. Появилась возможность, у меня было немного времени. Когда он предложил, я согласился. Наконец все совпало. Посмотрим, как все сложится…
Надеюсь, следующего раза мы не будем ждать столько лет!
Ох, все эти путешествия… Виза — еще одно приключение, через которое надо пройти. Но это для всех одинаково. Дима говорит об этом, Риккардо говорит об этом… Надо найти время, а мой график всегда такой полный. Когда закончится Дрезден, будет какое-то время. У меня есть много великолепных предложений, плюс не надо забывать про разного рода сюрпризы. Я не ожидал, что Даниэль Баренбойм позвонит мне и предложит продирижировать “Кольцом…”, а потом провести тур с его оркестром в Южной Корее и Японии. У меня давно не было отпуска, а с определенного возраста надо прислушиваться, как работает организм. Перерабатывать опасно. Ты начинаешь много есть, становишься толстым, пьешь слишком много или принимаешь слишком много лекарств. Нельзя так, надо оставаться здоровым.
Nota bene! Билеты на все концерты Чикагского симфонического центра — на сайте cso.org и в кассе по адресу: 220 South Michigan Avenue, Chicago, Il 60604.
