На только что закончившемся 54-м Чикагском международном кинофестивале состоялась американская премьера фильма Ивана Твердовского “Подбросы” (“Jumpman”). В эксклюзивном интервью вашему корреспонденту режиссер рассказал, как работает с актерами на съемочной площадке и какое значение придает кинофестивалям.
– Как вам пришла идея снять фильм с главным героем, у которого редкое заболевание под названием анальгезия?
– Я не снимал фильм про заболевание героя. Четыре года я занимался съемками документального проекта про российскую полицию. Хотелось художественно осмыслить то, что происходит с нашим обществом, показать особенного героя, который находится где-то в другом месте и первый раз попадает в наш мир. Мне кажется, интернат – как раз достаточно волшебное, миролюбивое место, откуда такой герой может появиться. Его заболевание – скорее, фон, который пригодился тем, кто его используют.
– Если искать аналогии в российском кино, то для меня это “Плюмбум, или Опасная игра” Абдрашитова. Я прав?
– Наверно, есть какие-то общие вещи, но я не могу сказать, что рассматривал картину Абдрашитова в качестве основного референса. Я про нее думал, да, даже пересматривал. Я смотрел фильмы, которые касаются тематически взаимоотношений матери и сына. “Мама Рома” Пазолини – мне казалось, эта наиболее созвучная картина, которая мне поможет. “Долгие проводы” Киры Муратовой. Из последнего – “Мамочка” Ксавье Долана. Эти три фильма были, как мне казалось, наиболее точным референсом для актеров по теме взаимоотношений матери и сына.
– Поговорим об этих взаимоотношениях. Мать с сыном ходят по квартире полуголыми, спят в одной постели, признаются друг другу в любви… Просится инцест, все ждут инцеста, но инцеста не возникает. Это та “двойная сплошная”, которую вы не решились переступить, или вы специально не хотели этого делать?
– В такой картине очень легко скатиться в пошлость. Мне казалось, что взаимоотношения матери и сына должны быть на грани, но не переходить ее. Между собой они ведут себя, как мужчина и женщина. Она не помнит, как оставила его в интернате, она приезжала к нему пару раз в жизни. Он совершенно ничего не знает про нее. Соответственно, когда они встречаются, между ними что-то происходит. Они знают, кем они приходятся друг другу, но ни разу не чувствовали этих отношений, их не проживали. В первую очередь, это отношения мужчины и женщины, и уже во вторую – матери и сына.
– В фильме герой ни разу не называет маму мамой, он обращается к ней только по имени.
– Да, они называют друг друга по имени. Опять же, Денис не чувствует ее, как мать, а она хочет наладить с ним отношения, вернуть тот этап, который проскочила, вернуть ему доверие к ней. Мне кажется, очень важно, что у них пограничные отношения.
– Если бы все закончилось в постели, это было бы слишком ожидаемо?
– Это было бы слишком просто.
– Кинокритик Антон Долин назвал фильм метафорой современной России. Вы согласны с такой трактовкой?
– Я не знаю. Это художественное кино. Моя задача была осмыслить в визуальном формате то, что с нами сегодня происходит. Спасибо Антону за такое определение…
– Что бы вы ответили тем критикам, которые говорят, что язык, на котором разговаривают герои, не из нашей жизни? Уж очень он интеллигентный и литературный…
– Я, честно говоря, не понимаю упреков по поводу языка. У меня всегда в сценарии прописаны ситуации и подробное содержание диалогов между героями. Сами диалоги создаются на съемочной площадке. Актеры используют их в свободной импровизационной форме… Я не могу сказать, что люди так не говорят. Слой людей, с которыми я общаюсь, говорят на таком языке. Мои актеры тоже общаются на таком языке. Я не думаю, что этот язык далек от героев, которых они играют.
– После вашей картины остается ощущение, что мир – это “место, где жить нельзя”, как писала Цветаева. Денис возвращается в интернат, где все очень добрые и к нему хорошо относятся. При этом реальный интернат – это вообще-то абсолютный ужас. У вас – не так. Мне кажется, свобода, пусть даже уродливая, лучше, чем жизнь за колючей проволокой, пусть даже очень уютная. Открытый мир лучше закрытого. У вас – не так…
– Свобода, про которую вы говорите, настолько мрачна и бесперспективна, что мир в изоляции для Дениса гораздо ближе, теплее и лучше. В этом была основная идея. Мы привыкли к нашему обществу, к проблемам, которые нас окружают. Но если посмотреть со стороны – это дичь совершеннейшая.
– Со стороны пришельца из другого мира…
– Денис и есть тот самый пришелец. Он такую жизнь никогда не видел, ничего про нее не знает.
– Вы на стороне Дениса?
– Конечно. Я рассматриваю всю историю его глазами, глазами пришельца. Поэтому интернат такой теплый, светлый, все добры по отношению к нему. А мир жесток. Он мрачный, темный. Действие фильма, в основном, происходит ночью. Для меня социум очень мрачный.
– Если бы на месте Дениса были вы, вы бы тоже вернулись в интернат?
– Я бы не нашел никакого другого места, куда бы мог уйти. Думаю, что да.
– Анна, мать Дениса, в одном эпизоде говорит: “Надо быть счастливым!” При этом все герои фильмы несчастны. Как у Толстого, каждый несчастен по-своему. Как вы думаете, что с ними произойдет в будущем? Есть перспектива, что Денис и Анна будут счастливы?
– Я не вижу такой перспективы, не вижу позитивного разрешения истории. Эти люди несчастливы и в личной жизни, и в какой-либо другой. А персонаж Дениса, скорее, приобрел опыт. Путешествие пошло ему на пользу. Он станет сильнее, станет подготовленным к следующим приключениям, возможно, в этом мире, возможно, в каком-то другом.
– То есть “все будет так. Исхода нет”. Выход один – уйти из реального мира. Изменить мир нельзя?
– Реальный мир существует по своим законам, и мы не в силах в нем что-то изменить. Все то, что мы делаем, создаем, никак не влияет на нашу действительность.
– У фильма гениальное название – “Подбросы”! Это ведь новое слово в русском языке, правда? В словаре Ожегова есть глагол “подбрасывать”, но нет существительного “подбросы”.
– Мне понравилось англоязычное название “Jumpman”. Звучит, как какой-то комикс, продолжение истории про супергероя. “Superman”, “Birdman”, “Jumpman”. Интерпретировать такое название в русском языке было довольно сложно. Тогда я пошел по другому пути. Я использовал глагол “подбрасывать” и превратил его в существительное.
– В названии – ловушка для англоязычного зрителя. Вроде бы название отсылает к супергерою, но потом оказывается, что фильм не об этом и не про это…
– Конечно. Картина авторская. Она не сделана в духе комикса или блокбастера. Для меня болезнь героя и есть его сверхспособность.
– Слово “подбросы” само по себе какое-то корявое. Сочетание в середине слова “дбр” режет слух. В этом тоже была ваша идея – раздразнить зрителя?
– Я как-то не думал об этом, честно говоря. Для меня название созвучно со словом “отбросы”. Слово неприятное, безусловно, но оно точное тематически, должно давать какие-то дополнительные смыслы. Не было задачи придумать универсальное, приятное на слух название, за которое зацепится зритель и захочет прийти в кино посмотреть. Кажется, связь должна быть обратная. В этом смысле название наиболее точно отражает то, что происходит в фильме.
– Для меня “Подбросы” – не только история о женщине, которая подбрасывает ребенка в интернат, и матери, которая подбрасывает сына под автомобили, но и метафора человека, попавшего под лопасти государственной мясорубки, и невозможность этому противостоять…
– Безусловно, эта тема прослеживается в фильме.
– В фильме два блестящих дебюта – Денис Власенко и Анна Слю. Как вы нашли этих актеров, или как они вас нашли?
– Анна Слю давно снимается в российском кино. У нее довольно большая фильмография. Я ее заочно знаю много лет. Она снималась еще в картине “Ночной дозор”. У меня она играет впервые. Для Дениса это первая работа в кино. Он еще учится в институте… Я не пишу роль для определенных артистов. Когда я пишу, я не имею представления, кто будет играть. У меня довольно классический вариант подбора актеров. Я провожу кастинг, знакомлюсь с артистами, делаю пробы. В такой очень подробной работе меня заинтересовали Аня и Денис. Мы сделали парные пробы, я стал менять одну сцену за другой, захотелось посмотреть всю картину целиком. В тот момент я понял, что играть в фильме будут они.
– Они сразу включились в игру, или вам надо было их погружать в обстановку, проводить какие-то предварительные беседы?
– Артистам, которые ко мне приходят в первый раз, немного некомфортно. Во-первых, нужно подробно разбирать текст. Во-вторых, даже готовясь к пробам, они не могут этот текст присвоить, потому что не понимают, как взаимодействовать без диалогов. Они привыкли заучить два листа текста и на съемках “накидать” фразы. У меня немного по-другому. Мы тратим много времени на то, чтобы понять, каков персонаж. Для этого существует процесс знакомства. Он как раз очень помогает. Мы разбираем какие-то жизненные ситуации просто относительно друг друга. Соответственно, на вторые-третьи-четвертые пробы актеры включаются в процесс. Они уже понимают, как это работает.
– То, что вы рассказываете, похоже на застольный период театральных репетиций, когда режиссер детально разбирает поведение персонажей, их психологическое состояние… У вас похожий театральный подход при работе над фильмом?
– Да, процесс работы немного театральный, но при этом органика, которая возникает в кадре, мне кажется, не имеет минусов театральной работы.
– Актрису Наталью Павленкову я называю вашим “талисманом”. Она придает особый колорит каждому вашему фильму, каждый раз неузнаваема… Я ее летом видел в Нью-Йорке на гастролях Театра Наций. В “Иванове” Кулябина она замечательно играла Зинаиду Саввишну.
– В процессе кастинга мы искали другую актрису. В какой-то момент кастинг-директор Полина Быстрицкая предложила попробовать Наташу со словами: “Она с этим хорошо справится”. Я послушал Полину. Наталья Николаевна знала о нашем фильме, но не собиралась в нем участвовать. В какой-то момент мы с ней встретились, и она, как и все, пришла на пробы. Ее исполнение мне показалось очень убедительным. Это сильно отличалось от того, что мы делали с ней раньше. Для меня было важно, чтобы она не повторялась.
– Эпизоды, где герой прыгает под колеса машин, сделаны каскадерами?
– Трюки частично исполнял Денис, частично – каскадер, и все это потом при помощи графики склеивалось в один фрагмент.
– Что для вас самое важное в создании фильма?
– Для меня важны все три основных этапа создания картины: сценарий, съемки, монтаж. Три этапа, где картина меняется от замысла до этапа монтажной сборки.
– Вы третий раз работаете с продюсером Натальей Мокрицкой. Это значит, что вы легко находите общий язык?
– Мы пять лет плодотворно работаем одной командой. Сделали три картины. У нее есть то, за что я ей благодарен, – доверие ко мне. Наталья сознательно идет на риски, в том числе – финансово-производственные, потому что она мне доверяет. Это очень важно в работе режиссера и продюсера.
– Было ли финансовое участие Министерства культуры России?
– Да, у нас есть поддержка Минкульта.
– Что Министерство потребовало взамен? Была ли цензура?
– У нас это происходит другим образом. У нас довольно открытый конкурс, экспертная комиссия. Просто если картина не понравится, вызовет раздражение – скорее всего, так и будет, – то вполне возможно, возникнут проблемы с нашими будущими творческими проектами. Я как раз не считаю Минкульт центром зла и цензуры. Эта организация все-таки финансирует авторское кино в России. Единственная киноструктура в России, которая занимается поддержкой авторского кино. Минкульт поддерживает довольно много радикальных проектов. При том мраке, который происходит сегодня в нашей стране, остались еще какие-то (возможно, это пережитки) здравые мысли, идеи, подходы к авторскому кино в частности.
– В титрах фильма названы четыре страны. Кроме России, это Ирландия, Литва и Франция. В чем заключалось участие Ирландии?
– Они делали графику и все, что связано с изобразительной частью. Мы подавали заявку в фонд поддержки европейской копродукции “Евремаш” – тоже один из наших основных источников финансирования.
– Ваш прогноз: какова будет судьба фильма?
– Мы только сейчас начинаем кампанию по выходу фильма на российский экран. Это случится 22 ноября 2018 года. Я не знаю, чего ожидать. Понимаю прекрасно, что авторское кино не дает сборов. Выход фильма довольно затруднителен в крупные сети. Кинотеатры неохотно показывают авторское кино. Но у нас есть свой зритель, который ждет картину. Было бы интересно проследить за его реакцией.
– Как прошел прокат двух ваших предыдущих фильмов?
– “Класс коррекции” – неплохо с точки зрения даже сборов, а вот с “Зоологией” не могу сказать, что хорошо. Картина стала больше известна потом, в интернете, когда пошла пиратским путем.
– Иван, какое кино вам самому симпатично? Каков круг ваших любимых режиссеров?
– Этот круг меняется, потому что постоянно меняются запросы. Меня интересуют сильные, мощные, глубокие картины, которые заставляют задуматься о каких-то вещах, про которые раньше не думал. Последнее время меня очень сильно интересует творчество ушедшей от нас совсем недавно Киры Муратовой. Я не видел многих ее фильмов, к сожалению. В последнее время занялся изучением ее фильмографии. Для меня сейчас она – очень важный режиссер. Как-то так совпало…
– Ваш отец – режиссер. Это повлияло на ваше решение пойти в мир кино?
– Безусловно. В детстве я сталкивался больше с документальным кино, поскольку отец им занимается. Мне это было интересно. Мне казалось, что я не мог связать свою жизнь с игровым кино, потому что там настолько все искусственно. Я думал, что там все неживое. А документальное кино мне нравилось именно потоком жизни, в которую ты попадаешь, на которую не можешь повлиять, которая порой кардинальным образом меняет замысел. Поэтому в институте и после его окончания я занимался документальным кино. Очень его любил. Снял восемь документальных фильмов, что немало. Неожиданным образом получилось, что “Класс коррекции” стал моим дебютом в игровом кино.
– Сейчас вы понимаете, как ошибались? Это я насчет жизни в игровом кино…
– Да, конечно, понимаю. Игровое кино мне стало любопытно. Конечно, в нем есть жизнь. Она совершенно в другой плоскости существует, просто нужно уметь использовать ее для своего замысла.
– Вы закончили первую мастерскую режиссуры ВГИКа у Алексея Учителя. Считаете ли вы его своим учителем (прошу прощения за невольный каламбур)?
– Безусловно. Он мне дал профессию в первую очередь, очень сильно повлиял на мой вкус в кино и современном искусстве. Я провел с ним пять лет. Он был моим наставником, занимался со мной. Он воспитал меня.
– В Карловых Варах фильм “Подбросы” получил Специальный приз жюри, на последнем “Кинотавре” – премии за лучшие женскую роль и операторскую работу. Чего вы ждете от премьеры картины в США? Победы? Призов?
– Я не знаю про призы и победу. Есть другие фильмы, которые этого достойны. Надо смотреть всю программу, чтобы было понимание. Я бы хотел, чтобы мой фильм был интересен зрителю в Чикаго, чтобы картина вызвала какие-то мысли, может быть, споры. Надеюсь, что зритель уйдет с просмотра с хорошим внутренним наполнением.
– Как вы вообще относитесь к конкурсам?
– Я очень сильно переживал, когда мне было восемнадцать. Со своим первым документальным фильмом участвовал в разных документальных фестивалях. Мне казалось, что если приз давали мне, то это правильное решение, а если нет – несправедливое. Я по-детски относился к конкурсам. Потом я понял, что фестивали – очень субъективная оценка со стороны конкретных людей. Она не всегда отражает ту картину, тот фокус фильмов, которые собраны в конкурсных программах. Сегодня к фестивалям и премиям я отношусь как к инструменту продвижения картины.
– Для вас нужно время, чтобы “пережить” предыдущий фильм, прежде чем начать заниматься новым проектом?
– Время нужно, и я довольно много времени уже потратил как раз на эту перестройку. Для меня все заканчивается в день окончания монтажа фильма. Монтаж “Подбросов” мы закончили в начале апреля. То есть с апреля я внутренне свободен. У меня есть уже два проекта, которыми я сейчас очень активно занимаюсь. К сожалению, пока не могу сказать ничего конкретного. Это будет история, состоящая из двух частей. Сейчас мы работаем над созданием сценария.
– Не могу не спросить вас о деле Седьмой студии. На этой неделе начинается суд. Что говорят? Какие прогнозы?
– Очень волнительный момент. Больше года Кирилл Серебренников находится под домашним арестом и, безусловно, не может полноценно работать. Я надеюсь, что это время он потратил для себя с пользой, и у него уже есть громадное количество замыслов, идей, которые он будет впоследствии реализовывать. Я сохраняю веру в то, что скоро все закончится и его отпустят. При этом мне тревожно оттого, что российский суд сегодня – не самый объективный. Девяносто пять процентов приговоров обвинительного характера. У нас очень редко оправдывают людей, и это вызывает определенную тревогу.
– О том, как происходят сегодня судебные процессы в России, хорошо показано в вашем фильме…
– Это те реалии, в которых мы сегодня живем, когда суд становится спектаклем, имитацией. Но я верю в то, что Кирилл и другие участники этого дела будут свободны.
