В эти дни на сцене Лирик-оперы Чикаго идет опера К.Глюка “Орфей и Эвридика“ в постановке Джона Ноймайера. В партии Орфея – лирический тенор Дмитрий Корчак. В эксклюзивном интервью вашему корреспонденту Дмитрий рассказывает о репетициях с Ноймайером, аутентичном исполнении, говорит о том, почему в последнее время все чаще берет в руки дирижерскую палочку, и дает советы чикагским любителям оперы.
– Дмитрий, как вас встретила Лирик-опера?
– О Лирик-опере я слышал от моих коллег только восторженные отзывы. Все в один голос говорили, что это один из самых доброжелательных театров, где прекрасно работается. Приехав сюда, я могу подтвердить, что все высказывания оказались правдой. В чикагском театре все настроены очень дружелюбно и все работают очень четко. Я нахожу только положительные детали как в чисто человеческом отношении, так и в профессиональном плане. Могу сказать только слова восхищения уровнем оркестра, с которым я уже успел спеть концерт в парке “Миллениум”. Чудесный оркестр с потрясающим руководителем, сэром Эндрю Дэвисом. Мы живем, как одна семья.
С “Орфеем и Эвридикой” многое происходит впервые. Дмитрий Корчак впервые выступает на сцене Лирик-оперы и впервые исполняет партию Орфея. Впервые в истории Лирик-оперы один человек – балетмейстер Джон Ноймайер – является одновременно режиссером, хореографом и сценографом. Наконец, впервые в истории оперный театр Чикаго сотрудничает с одной из крупнейших балетных компаний Америки Балетом Джоффри. Я спросил Дмитрия Корчака, в чем он видит технические сложности партии Орфея.
– Во-первых, это музыка в стиле барокко, которую я никогда не пел. Я специализируюсь на бельканто: Доницетти, Беллини, отчасти Россини, Моцарт – музыка чистейшая по фразировке и стилистике. Партия Орфея технически очень высокая и разноплановая: от колоратуры до кантилены, от пианиссимо до драматичных моментов, плюс речитативы и другие сложности, связанные с пением на французском языке. Партия Орфея – одна из самых длинных, которые я пел в жизни. Три акта, в которых Орфей не уходит со сцены и исполняет порядка десяти арий, одну за другой. Ария, речитатив, дуэт, опять ария. Бесконечно трудная партия не только для меня – для любого тенора. Таких партий немного. Конечно, мне она безумно интересна как артисту…
В сезоне 1978-79 годов на сцене Лирик-оперы показали “Орфея и Эвридику” в хореографии Джорджа Баланчина, в сезоне 2005-06 годов шла постановка Роберта Карсена с Дэвидом Дэниелсом в партии Орфея. Партию Эвридики тогда исполняла Изабель Байракдарян. Дирижировал оперой Гарри Бикет. Он же дирижирует сегодня спектаклем Ноймайера. Дмитрий Корчак рассказывает:
– Есть много записей, где партию Орфея исполняет меццо-сопрано. Мы ставим парижскую редакцию оперы. Она написана для тенора с дополнительной арией, которой нет у меццо-сопрано. Случаи с разными редакциями одной и той же оперы были в истории музыки. Например, сочинения Россини “Моисей в Египте” и “Моисей и Фараон” на разных языках, “Граф Ори” для парижской редакции – практически на восемьдесят процентов “Путешествие в Реймс”. Опера не исполняется сегодня. Где взять четырнадцать солистов высокого уровня? Какой театр финансово потянет такую постановку?.. “Орфей и Эвридика” – не опера в современном понятии. Скорее, музыкальные номера, объединенные либретто, где балетные номера часто купируют или даже меняют местами. Мы, люди, испытавшие страсти бельканто и веризма, найдем в этой музыке более скромное использование нюансов, трагичности, чувственности. Страстей в “Орфее…” не меньше – они просто другие. Своим грандиознейшим сочинением Глюк взорвал музыкальный мир. Это было не просто новое слово в опере – Глюк распахнул дверь в другую эпоху. Сегодня эти страсти кажутся нам странными: какие-то страшилки в аду… А тогда люди сходили с ума от этой музыки.
– Ваша Эвридика – певица из Канады Андриана Чукман…
– Я с ней работаю впервые. Только здесь познакомился. Она замечательно подходит к партии Эвридики. На мой взгляд, состав для этого театра подобран идеально. Здесь бы не прозвучали совсем барочные голоса. В Лирик-опере гигантский театр и огромный оркестр. Шесть пультов первых скрипок – состав, с которым делают Вагнера и Верди. Поэтому мы поем своими оперными голосами, но в барочной стилистике.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей работе с Джоном Ноймайером.
– Я счастлив, что судьба свела меня с этим великим Мастером. Я был чрезвычайно удивлен, как для него оказался важен личный контакт с артистом. Два года назад театр прислал мне письмо о том, что условием Ноймайера является встреча со мной. Я приехал к нему в Гамбург, мы встретились, пообщались. Ему было важно увидеть меня, обсудить контуры будущего спектакля. Он сказал: “Мне всегда важен человеческий контакт. Мало того, чтобы человек хорошо пел. Я соединяюсь с людьми в одно целое, когда мы что-то создаем”. Я вам открою один секрет, который никто не знает. Ноймайер ходил на каждую примерку, он болеет душой за каждый костюм. Привезли огромный гардероб: миллион рубашек, свитеров, брюк… Ничего из этого Ноймайеру не понравилось, и он принес для меня деталь костюма из личного гардероба. “В этой сцене с таким светом нужен другой костюм. У меня он есть. Примерь.” В итоге я буду петь Орфея отчасти в костюме Ноймайера. Это дорогого стоит. Все равно что дирижерская палочка Риккардо Мути или подаренный Пласидо Доминго клавир. Таких людей сегодня практически нет. Между нами не просто отношения начальника и работника, а намного ближе. Во время репетиций мы превратились в одну музыкальную семью. Пусть на месяц, но тем не менее… Наверно, это называется Магией творчества.
– Как бы вы определили жанр спектакля Ноймайера?
– Балетный спектакль с оперной музыкой. Ноймайер не ставил оперу, он не оперный режиссер. У него другая профессия. Оперный режиссер обычно сталкивается с проблемой, что делать с балетными номерами. Они либо купируются, либо делаются с минимальными движениями. Как правило, балетные сцены в опере провальные. Действие останавливается, и на сцене ничего не происходит. Здесь – наоборот. У нас очень буйный балетный спектакль, и мы должны каким-то образом войти в ритм, движение балета. Сделать шаг, осанку, повороты, руки, глаза в том внутреннем темпе, как это делают балетные артисты, было трудно, но мне кажется, мы нашли ключик… Ноймайер “обрамил” нас балетом и сделал эстетский спектакль, как и все его балеты… Я считаю, что сегодня в руках директора театра – джокер. Знаменитая история, которую все знают со школы, великий балетмейстер, хорошие певцы, прекрасная балетная труппа – все компоненты успеха! Спектакль будет интересен всем. Знаете, как бывает: кидаешь дротик и попадаешь в десятку. Мне кажется, что “Орфей и Эвридика” – абсолютное попадание в десятку.
– Вы бы хотели исполнить Орфея в других странах?
– С удовольствием. Джона Ноймайера обожают в России. Моей мечтой было бы привезти эту постановку в Россию. Мне безумно интересно работать с Ноймайером, и я очень надеюсь, что наше сотрудничество продолжится.
– Говоря о барочной музыке, нельзя не затронуть тему аутентичного исполнения. Некоторые считают, что современный симфонический оркестр не может исполнять произведения композиторов XVII-XVIII веков, потому что в те времена были совсем другие инструменты. Вы согласны?
– Да, были и другие инструменты, и другие струны, и другие смычки. Все было другим. Но мы не знаем, как это звучало. Все, что сейчас делается вопреки современным тенденциям, как бы вернувшись в те времена, интересно, но никто не знает, как было в те времена. А может оно и не так звучало? Назовем это течение не возвратом к аутентизму, а пробами приблизиться к тому ощущению времени. Это проблематично, для этого надо искать другие помещения. Тогда не было Чикагской оперы, а были камерные залы. Тогда оперы делались с инструментальными ансамблями, а не с симфоническим оркестром. Тогда не пели верхние ноты в голос, а использовали фальцетную манеру. Пение в полный голос началось с Рубини.
– Какие партии вам кажутся сегодня наиболее близкими вашему голосу?
– Сейчас я пробую французских композиторов. Я пел “Фаворитку”, “Вертера”. Мне было бы интересно попробовать “Ромео и Джульетту”, “Фауста”, “Манон”. В следующем году в Токио дебютирую в “Сказках Гофмана”.
– Означает ли это, что ваш голос меняется от лирического к лирико-драматическому?
– Я перехожу в другой возраст. Через несколько лет не смогу петь молоденьких героев-любовников. Перехожу к романтическим героям, от Россини комического к Россини serio. В декабре дебютирую в “Вильгельме Телле”.
– Кроме Ленского, вы что-нибудь поете еще из русского репертуара?
– В Европе я не пел ничего, кроме Ленского и “Моцарта и Сальери” Римского-Корсакова. В России есть оперы для моего типа голоса, которые пел, например, Лемешев. Такие, как “Снегурочка”. Но эти оперы не идут нигде в Европе. Даже в России их ставят редко.
– В Америке тем более. А как бы хотелось услышать их!
– Это вопрос не к солистам, а к зрителям. Руководство театра обязано учитывать интересы спонсоров и публики. С этим связана продажа билетов. Чтобы поставить “Снегурочку”, которую в Америке никто не знает, нужна сильная реклама. Театр не уверен, что на эту оперу пойдут зрители. А если он поставит “Травиату”, то зал будет полон. Винить театры здесь невозможно. Вы, жители Чикаго, должны говорить, писать, разговаривать со спонсорами. И тогда вы увидите эти оперы в афише театра.
В семь лет Дмитрий Корчак поступил в Московское хоровое училище имени Свешникова. Окончив его с отличием, учился в Академии хорового искусства одновременно на двух отделениях: вокального искусства (класс Д.Вдовина) и хорового дирижирования (класс профессора В.Попова). С 2003 до 2007 годов работал в московском театре “Новая опера” (сегодня этот театр носит имя основателя Евгения Колобова).
– “Новая опера” – театр, в котором я получил свой первый сценический опыт, опыт пения с оркестром. Мне повезло, я работал с таким замечательным мастером, как Евгений Владимирович Колобов. На мой взгляд, это один из крупнейших музыкантов и дирижеров. Работа с Колобовым дала мне уверенность в моих дальнейших шагах, первых дебютах на европейских сценах. В Европе на прослушивании меня всегда спрашивали: “Вы уже пели в театре?” Я отвечал, что за два года спел пять разных партий. Это был опыт, которого не было у певцов в Европе. У меня не было проблем с дирижерами, я не терялся на сцене… А еще в “Новой опере” я познакомился со своей будущей женой. Она работала в международном отделе театра, ее отец был главным режиссером театра.
– Почему вы выбрали местом жительства Вену?
– От “Новой оперы” до Вены прошло много лет. Это не так все быстро случилось. Почему Европа? У меня было много европейских контрактов, нужна была база в Европе. Сначала она была в Италии. Когда у меня вырос сын, мы нашли хорошую школу в Вене. Это было основной причиной переезда. Сын учился в садике при Венском хоре мальчиков. Вена – прекрасный город, по праву носит звание музыкальной столицы Европы. Я часто работаю в Венской опере.
– В чем различие Венской оперы от Лирик-оперы Чикаго?
– Это два абсолютно разных театра. В Венской опере с сентября по июнь каждый день идут спектакли. Больше четырехсот. Поэтому в Вене график работы совсем иной, чем в Чикаго. Там вам не позволят репетировать на сцене, как мы это делаем здесь, потому что сцена все время занята. В Вене нет такого количества времени для репетиций с оркестром… По количеству ежедневных мероприятий на сцене Венская опера – фабрика по производству спектаклей, сравнимая с Метрополитен-оперой в Нью-Йорке. Конечно, музыкальный уровень театра высочайший. Венская опера – один из пяти лучших оперных театров мира. В январе я буду там петь в опере “Пуритане”, в моих планах “Дон Паскуале”, “Вертер”, “Евгений Онегин”. В Вене выступать проще. Репертуарный театр, спектакли идут десятилетиями… Если вы вошли один раз в “Любовный напиток”, вы можете приехать через год, вспомнить спектакль за два дня и выйти на сцену. Это удобно, не надо тратить месяц на репетиции. Тем самым оказывается проще найти свободный период в графике, чтобы петь именно короткие блоки спектаклей. Самое приятное – в любой день года можно прийти к театру, посмотреть любую афишу и увидеть там знакомые фамилии. Среди моих друзей – певцы со всего мира. В Венской опере также много славянских певцов, болгарских, польских, много потрясающих грузинских солистов. Я уже не говорю о русских, украинских исполнителях, которых всегда много. Я очень этому рад. Люди из этих стран работают в поте лица и добиваются результатов.
С сезона 2017-18 годов Дмитрий Корчак стал главным приглашенным дирижером Новосибирского театра оперы и балета. Я спросил у певца, с чем связан его переход к дирижированию.
– Начнем с того, что я дирижер по первой профессии. На третьем курсе я взял себе вокальный факультет, как дополнительный. Мой первый педагог по дирижированию – ректор Академии хорового искусства, профессор Виктор Сергеевич Попов. Это был человек, через всю жизнь пронесший любовь к искусству, уважение, трепетное отношение к музыке. Его отличала необыкновенная честность перед Искусством. Я возвращаюсь к дирижированию, потому что мне это интересно. Мне кажется, пришел момент, когда появилась внутренняя необходимость в этом. Я открываю для себя совершенно другую музыку. Имея большой сценический опыт, я могу что-то рассказать артистам. Им со мной удобно петь, я дышу с ними одним воздухом. Мое сегодняшнее положение позволяет мне договариваться с певцами, получать лучшие оркестры, залы… Я начинал с отдельных выступлений. Они всегда были очень высокого уровня. Горжусь, что после моего большого гала-концерта получил приглашение от Владимира Кехмана возглавить Новосибирский театр в качестве главного приглашенного дирижера. Главным дирижером в театре является Дмитрий Юровский.
– Передавайте ему большой привет. Мы все в Чикаго его помним. Два с половиной года назад он дирижировал “Тоской”.
– Я здесь в перерыве между репетициями увидел передачу канала “Культура” о Лирик-опере. Интервью давал Юровский. Он тогда как раз работал над “Тоской”… Я счастлив, что в короткие периоды, когда я буду свободен, смогу уделить внимание новосибирскому театру. В ноябре я буду дирижировать оперой “Любовный напиток”, в планах на следующий сезон – “Травиата”, “Кармен’ и “Stabat Mater” Россини, где одним из солистов заявлен американский тенор Лоренс Браунли.
– Как интересно! А в июне следующего года вы поете “Stabat Mater” в Чикаго с Риккардо Мути. Случайное совпадение?
– Случайностей не бывает. С Риккардо Мути я уже дважды пел “Stabat Mater”.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей работе с маэстро.
– Маэстро Мути – один из величайших могикан музыкального мира. При своем положении и возрасте он не потерял интерес к музыке. Он репетирует, ведет мастер-классы, любит молодежь. Работа с ним – это огромный мир культуры и музыки. Я дирижирую палочкой, подаренной им. У меня большая коллекция палочек. Палочка Мути мне особенно дорога. Мне бы очень хотелось, чтобы в старости я не потерял интерес к жизни и к музыке. Маэстро Мути для меня всегда будет примером в этом. Замечательно, что жители Чикаго могут видеть Мути у себя в городе.
– Как вы считаете, ваша карьера складывается удачно?
– Я себя считаю счастливым человеком. Общаюсь с замечательными музыкантами, исполняю потрясающую музыку. Сегодня мы разговариваем с вами в Чикаго. О чем еще можно мечтать? Я с оптимизмом смотрю в будущее. Впереди – много интересных проектов.
Nota bene! Билеты на оперу ”Орфей и Эвридика”, а также абонементы и одиночные билеты на другие спектакли сезона 2017-18 годов Лирик-оперы Чикаго можно заказать по телефону 312-827-5600, на сайте https://www.lyricopera.org/, а также приобрести в кассе театра по адресу: 20 North Wacker Drive, Chicago, IL 60606.
