Андрей Рабодзеенко: “Творчество – это загадка”

Картины, графику и скульптуры чикагского художника Андрея Рабодзеенко можно встретить в университетском музее Loyola, в Скульптурный парк в Скоки и в галереях и частных коллекциях по всему миру. Он приехал в США в начале 1990-х и с тех пор стал частью художественной сцены города, сохранив удивительную независимость и верность своим темам. Его творчество называют философско-аллегорическим: в нём нет случайных образов, работы словно разговаривают со зрителем о вечных вопросах — о любви, страхе, вере, поиске смысла.

Мы встретились с Андреем, чтобы поговорить о его пути в искусство и о том, почему художнику важно сохранять немного наивности.

Как начался ваш путь в искусство?

Я родился в семье художников. Родители учились в Самаркандском художественном училище, там познакомились и поженились. Потом двоюродный брат, двоюродная сестра — тоже художники. Можно сказать, у меня не было вопроса «кем быть». Хотя отец иногда говорил: хорошо бы быть военным — жизнь обеспечена. Он понимал, как трудно быть художником. Но я с детства мечтал именно об этом.

То есть, рисовали с самого детства?

Да. Родители меня не учили, я рисовал сам, по-детски. Родители не хотели вмешиваться в мое детское видение. Но перед поступлением в Ташкентское художественное училище отец подтянул меня по классике, научил композиции. За год подготовил так, что я смог успешно сдать экзамены.

После училища вы продолжили учёбу в Ленинграде?

Да. Сначала было живописное отделение в Ташкенте, четыре года. Потом мне дали направление в Ленинград, в Мухинское училище, на отделение дизайна интерьера. Я тогда даже не знал, что это такое. Сказали: «Поезжай, понравится». И действительно понравилось.

Вам удалось поработать как дизайнеру интерьеров?

Да, я работал в Ленинграде, занимался дизайном. Даже дом строил под Петербургом. Но архитектор должен быть очень категоричным: «квадратное» или «круглое». А мне всё равно, я могу сделать из любого. Хотя архитектура мне нравится, это большое дело. Однако это очень сложная профессия: нужно руководить людьми, работать со строителями. Мне же больше нравится работать одному. Я индивидуалист.

Когда вы приехали в США, сразу занялись только искусством?

Да, я сразу занялся творчеством. Моя первая выставка была в Чикагском Университете. Но потом были и отклонения. Почти. Сначала мы с женой пробовали бизнес — покупать дома, перестраивать, продавать. Потом у нас была фирма Video Production, снимали промышленные ролики для заводов. Но в итоге я полностью посвятил себя графике и живописи.

Ваши работы называют философско-аллегорическими. Что это значит для вас?

Я верю, что произведение искусства должно работать не только для глаз, но и для души, и для ума. Чем больше смыслов вмещает работа, тем богаче она.

Вам важно, чтобы зритель понял вашу задумку?

Для меня важно создать атмосферу, в которой человек может найти что-то своё. Это не значит, что можно всё что угодно. Есть направление, тональность, но в ней зритель может увидеть своё. Иногда зрители находят в картинах то, чего я сам не закладывал, и это интересно.

Приведёте пример?

Одна женщина купила картину, потому что она напомнила ей сон о бабушке. Для неё это стало личной историей. А однажды маленькая девочка лет пяти увидела в моих картинах такие вещи, что я сам заслушался.

Какие идеи чаще всего лежат в основе ваших работ?

Мне интересны вечные вопросы: страх, предательство, любовь, вечность. Повседневностью и политикой я не занимаюсь. Ближе темы, которые сопровождают человека всегда.

Ваша серия работ, вдохновлённая Ренессансом, появилась после «визуальной диеты». Что это было?

Я услышал мнение, что сегодня невозможно писать так, как в эпоху Ренессанса. Решил проверить. На два года исключил кино, телевидение, современную музыку. Слушал только средневековую музыку, читал трактаты о технике живописи. И действительно стал видеть мир иначе: идёшь по улице — и замечаешь каждый листочек.

Вас интересовала философия Ренессанса или техника?

И то, и другое. Но техника тогда была очень практичная. Художники были завалены заказами и должны были работать быстро. Поэтому использовали темперу, а потом писали маслом. Всё рационально и удобно.

Вы работаете в разных техниках. Это ваша особенность?

Да. Я завидую художникам, которые всю жизнь работают в одном стиле. Галереям с ними проще. А мне становится скучно, и я ищу новые формы. Поэтому у меня и живопись, и графика, и скульптура, и иллюстрации.

Как вы решаете, в какой форме работать?

Всё идёт параллельно. Иногда устаю от одного и начинаю заниматься другим. Например, в рисунке есть свобода: там невозможно обмануть. В живописи можно что-то подправить, в рисунке всё видно.

Вообще, думаю, что существуют общие принципы искусства. Если их знать и соблюдать, то можно делать всё что угодно, неважно в каком стиле и из какого материала. Это отношения большого к малому, известного к неизвестному, явного к скрытому, долгого к короткому. На этих ритмах строится всё: изобразительное искусство, архитектура, музыка, балет, кино. Если человек это понимает, он может работать в любом виде искусства.

Откуда рождаются идеи?

На этот вопрос нет ответа. Если бы он был, всё потеряло бы смысл. Вдохновение — это загадка. Именно потому, что ответа нет, я продолжаю работать.

Ваше восприятие мира отличается от обычного?

Люди видят всё, просто не обращают внимания. Наше зрение очень мощное. Заходишь в дом и за пять секунд понимаешь всё — атмосферу, характер хозяев. Художник учится использовать это. Хотя я уверен, что научиться рисовать может любой, кто отличает круглое от квадратного, вертикальное от горизонтального, прямое от кривого. Будет ли это искусством — другой вопрос.

Как вы относитесь к искусственному интеллекту в искусстве?

Для меня это не имеет ценности. Я люблю работать руками, чувствовать запах масляной краски, текстуру бумаги. Искусство — это мнение личности. Когда личность встречается с личностью — зрителя и художника — возникает диалог. Машина мнения не имеет.

Где можно увидеть ваши работы?

В Skokie North Shore Sculpture Park стоит моя скульптура. В Loyola University Museum, University of Cambridge, England тоже есть работы. В Толедо и Перисбурге, Огайо, в парке и ботаническом саду — ещё две скульптуры. Многие работы находятся в галереях и частных коллекциях.

Вы работаете на заказ?

Пробовал, но это сложно. Я могу делать работу пять лет, восемь лет. Поэтому решил: пусть зритель выбирает из того, что есть.

Насколько Чикаго важен для вашего творчества?

Чикаго — великолепный город. Архитектура, озеро, история. Конечно, это вдохновляет. Но художник может работать в любом месте, если умеет видеть.

Важно ли для вас одиночество?

Да. Я работаю один. Мне трудно было бы, если бы кто-то всё время смотрел. Хотя были опыты сотрудничества — даже с женой рисовали вместе. Но в целом мне важно быть одному.

Как строится ваш день?

У меня есть рутина. Завтрак, прогулка, потом мастерская — и там весь день. Раньше думал, что рутина мешает художнику. Но оказалось наоборот: дисциплина освобождает голову для творчества. Есть замечательная книга Daily Rituals о распорядке известных людей. Все сходятся в одном: рутина помогает вдохновению.

Но внутри этой рутины у меня всегда драма. Я шучу, что в каком-то смысле я «драматург». У меня было больше ста натюрмортов, но каждый новый натюрморт — это снова драма. Почему? Потому что повторять скучно, и я повышаю планку. А когда повышаешь планку, сталкиваешься с неизвестным. Тогда и появляется драма, трудности, преодоление.

Что для вас самое трудное и самое радостное в профессии?

Самое трудное — дни, когда идей нет. Это тяжело. Самое радостное — когда загадка вдохновения вдруг проявляется. Это счастье.

Считаете ли вы себя успешным художником?

Сложный вопрос. Классический пример — Ван Гог. При жизни он был совершенно неуспешным человеком, но как художник — супер успешным. Измерять художника деньгами или количеством статей о нём неправильно. Для меня важнее отвечать «да» на вопрос: счастлив ли я как художник, как человек, который живёт своим делом. А если это ещё и не идёт вразрез с жизнью, с семьёй, то это очень хорошо.

Если бы вы не стали художником, кем могли бы быть?

Наверное, занимался бы деревом. Делал мебель, строил. Всё равно что-то творческое.

Есть проекты мечты?

Трудно говорить о том, чего ещё нет. Это загадка, которую лучше не спугнуть.

Вы говорите о важности баланса. Что имеете в виду?

Художник должен всё время искать баланс. Слишком начитанный — плохо. Совсем не читающий — тоже плохо. Слишком дисциплинированный убивает свободу, слишком хаотичный — не доводит до конца. Художнику нужно сохранять наивность.

Его работы невозможно свести к одному стилю или направлению. В них всегда присутствуют поиск, загадка и пространство для интерпретации. «Для меня творчество — это загадка, — говорит Андрей Рабодзеенко. — Если бы я нашёл на неё ответ, я бы перестал рисовать».